Веселыми и светлыми глазами
Шрифт:
— Я взволнован, — сказал он мне. — Я сегодня до слез сочувствую ишакам! Садись рядом, отдохни. Посидим и подумаем вместе, как бы облегчить их участь.
Я промолчал. Мне говорить не хотелось.
Я спустился вниз. Не выбирая, взял блок, поставил в угол ломик, что лежал под ним, и пошел наверх. На пути встретил Витю. На площадке я положил блок рядом с другими. Постоял немного у перил и снова пошел вниз. Не помню, но, кажется, я спустился до четвертого этажа. И тут я услышал… А может быть, мне показалось, что я услышал. Был глухой удар. И вскрик. Может быть, сначала вскрик. Я тотчас почувствовал — что-то случилось.
— Что там, что?
— Дядя Саша упал! — крикнул кто-то. Я оттолкнул стоящих, заглянул вниз, и там, на первом этаже, я увидел дядю Сашу. Он лежал между двух бетонных выступов. Кабина лифта стояла вверху, над нами. Меня кто-то оттеснил, и я побежал вниз, на первый этаж. Там, у дверей уже толпились ребята. Они дружно рвали за дверную ручку, изо всех сил били в дверь. А из-за двери слышались стоны.
— Лом надо, лом! — крикнул кто-то. И я побежал в цех. Я принес лом. У меня тотчас вырвали его из рук и стали бить им. Но дверь, тяжелая, плотная, лишь гудела, не поддавалась.
А он громко стонал, все громче и громче. И я стал бить в дверь. Изо всех сил. Но она только вздрагивала.
И тогда я побежал наверх. У открытой двери стояли женщины.
— Дядя Саша, дядя Саша! — звал кто-то.
— Саша, Сашенька!
— Он жив, жив!
— Что же не открывают? Бегите туда, ломайте дверь.
— Ее не взломаешь!
— Можно спуститься по тросам.
— А вдруг пойдет лифт. Задавит.
— Саша, Сашенька!
— Открывайте снизу…
— Он жив еще. Он шевелится. Быстрее!
Я, перегнувшись, смотрел вниз. Я видел его.
— Пусти! — толкнул меня Женя. Вцепившись в реи перегородки, он вошел в шахту лифта. Он карабкался по стенке. Закусив губу, побледнев, он двигался вперед. Все внимательно следили за ним. Женя ухватился за тросы и повис на них. Затем, неумело перебирая руками и ногами, он стал спускаться вниз. И я видел, как он удивительно неловок, неуклюж. Я тоже пошел по реям. И, уцепившись за трос, стал тоже спускаться вниз. Только я вторым. За Женей. Кабина висела над нами. Но я не думал о ней и не смотрел на нее. Мы оказались рядом с дядей Сашей. Женя приподнял его, а я, нажав на ролик, открыл дверь. И сразу же несколько человек вскочили в нее, дядю Сашу подняли и на руках передали наверх. А потом в коридор. А потом его понесли, и стало тихо-тихо, народ расступился, и вдруг в этой ужасной долгой тишине кто-то истошно, сдавленно закричал: «Сашенька, Саша-а-а-а!». И разом со всех сторон зарыдали женщины.
Его несли на руках через двор, и к нам все бежали и бежали люди. Из нашего цеха, из других цехов, из охраны.
— Дядя Саша… Дядя Саша…
— Кто его?
— Жив, жив.
Мы принесли его в медпункт и положили в кабинете на диван.
— Выйдите, — попросила молодая девушка врач.
Дядя Саша был без сознания. Он лежал бледный, незнакомый и стонал. Врач и медсестра
Руки у меня были липкими. Я вышел в соседнюю комнату, подошел к умывальнику. И только здесь я увидел, что держу его кепочку с козыречком, промятым сбоку, там, где он касался ее двумя пальцами…
Я слышал, как кто-то говорил:
— Во время войны — другое дело. Там война, не так обидно…
Пришла «скорая помощь». Дядю Сашу вынесли в коридор. Люди расступились и пошли за носилками следом. Я увидел Витю, бледного, лохматого, с красными крапивными пятнами на лице.
Я все еще держал в руках кепочку. И может быть, поэтому кто-то сказал мне:
— Садись, поехали.
Я сел в машину.
4
Вот так, вот. Был чудесный весенний день. Шли люди. В сквере бегали и смеялись малыши. Рисовали мелом на асфальте.
А там, наверху, в операционной, лежал дядя Саша. Там все решали врачи. Я сидел в сквере, прислонясь спиной к чугунной решетке, и ждал.
Там, наверху, происходило необходимое и страшное. Я несколько раз пытался пройти наверх, но меня не пускали…
А дети прыгали, резвились. Несколько раз попадали в меня мячом…
Я все ждал и ждал.
Я снова пошел наверх…
— Вы кто ему, сын?
— Да, — не задумываясь, ответил я.
— Ну, пройдите, — разрешил профессор. — Но только не больше трех минут. И ни о чем с ним не говорите. Не спрашивайте ни о чем. Он только что пришел в сознание.
Мне дали халат. Я шел по длинному коридору и заглядывал во все двери направо и налево. И неожиданно увидел его. Он лежал возле самых дверей. Я узнал его. Подошел и сел рядом. Он, перебинтованный, бледный, лежал, закрыв глаза. А я сидел и смотрел на него. И даже не на него самого, не на лицо, а на руки, которые лежали поверх одеяла. Загорелые, темно-коричневые до запястий, а дальше — белые. Большие, узловатые, натруженные руки с толстыми извилистыми венами.
Он вдруг открыл глаза и мутным, затуманенным взором посмотрел на меня. И мне показалось, что он смотрит за меня, что он меня не видит. Он вяло прикрыл глаза и поморщился. И, почти не раскрывая губ, прошептал:
— Павел, кто меня?
— Никто, — ответил я, — никто. Я потом все расскажу. Вы все узнаете. Вам нельзя говорить, лежите, дядя Саша.
— Я-то выживу. Крепкий.
И он умолк. Я понял, что он опять потерял сознание Я тихонько встал и вышел. В коридоре у столика разговаривали нянечки.
— Само-то так ведь не могло случиться. Значит, кто-то виноват.
— Найдут, если надо.
— Начальству попадет в первую очередь. А у начальника, говорят, двое детей.
Я вышел на улицу. И только теперь я впервые задумался: а почему так произошло? Кто-то угнал лифт. Ведь он действительно не мог сам уйти. Кабина стояла на третьем этаже…
И вдруг я все понял.
— Не может быть! Не может быть!
Я понял все. Я вспомнил, как вчера споткнулся о ломик, и как сегодня я поставил его в угол, и как прибежал за ним. Ломик стоял на месте, но блоков «номер один» внизу не было.
— Не может быть! Невероятно! Не может быть!
Я остановился. Затем я решил бежать. Я хотел ехать на завод, но рабочая смена уже кончилась. Я метался по улице. Поискал такси. Затем я вскочил в трамвай, что-то сунул в кассу-автомат. Кажется, оторвал билет.