Весеннее равноденствие

Барышев Михаил Иванович

Лешка покорно склонил голову, изображая раскаяние и признание собственных недостатков.

Петр Петрович возвратился к рабочему столу, отодвинул ящик картотеки и нервно достал чистый, как первый снег, лист бумаги.

В двенадцатой комнате переглянулись. Было ясно, что через несколько дней руководство института получит докладную записку, аргументированную ссылками на первоисточники и цитатами. В ней будет настоятельно высказана научная мысль о необходимости очередного уточнения терминологии в области экономики строительства. Будет изложено требование писать «строительно-монтажные работы» не через

глубоко ошибочный дефис, имеющий, как известно, соединительное значение, а через разделительный союз «и» — «строительные и монтажные работы».

Инне Замараевой, получившей наконец задание от Лешки, так и не удалось уйти на примерку. В комнату вошел Харлампиев. Он собирал подписи общественности института в поддержку очередного заявления о назначении ему персонального оклада.

— Подпишитесь, Инна Александровна, — коротко и безапелляционно сказал он старшему инженеру, протягивая большой лист с двумя заковыристыми подписями и авторучку. — Вот здесь, справа, в столбик.

— Так я же не профорг, — отчаянно воскликнула Инна Замараева, которой не только не давали удрать в ателье, но и губы покрасить. — Я же не в месткоме…

— Скромничаете, уважаемая Инна Александровна, — кокетливо сказал Харлампиев и шевельнул крупным носом, формой напоминающим ковш малогабаритного экскаватора «Ковровец». — Вы же активно участвуете…

— Так это же на общественных началах! — возразила Инна и решительно выхватила из сумочки тюбик с губной помадой. На лице ее было явно написано желание черкнуть помадой жирный крест на петиции Харлампиева. — Это же совсем другое дело. При чем здесь ваше заявление?

Инна была права. Ее активное участие в комиссиях месткома объяснялось причинами, не имеющими никакого отношения к назначению персональных окладов.

В праздничных комиссиях Инна Замараева состояла потому, что обожала любые праздники, любила ощущать их задолго до того, как они наступали. Ей нравилось до хрипоты спорить об оформлении институтского зала к новогоднему веселью или первомайским торжествам, организовывать самодеятельность и договариваться со знакомыми джазистами. Она любила, как рачительная хозяйка, распределять месткомовские и личные средства сотрудников на упоительные затраты праздничного товарищеского ужина, изыскивать для этого скрытые резервы в виде собственноручно замаринованных маслят, квашеной капусты и соленых огурцов.

В спортивных комиссиях Инна участвовала потому, что у нее были шикарные импортные комплекты спортивной одежды и потрясающие японские купальники.

Высшим же наслаждением в общественной деятельности являлось для Инны Замараевой участие в комиссиях по разбору персональных проступков членов профсоюза. Здесь ярко проявлялась глубина и чуткость ее души, умение понять провинившегося сослуживца и страстное желание решить всякое дело только по правде, по чистой правде.

Поддержать заявление о персональном окладе пенсионеру-экономисту Инна не пожелала.

— Не состою же я в месткоме, — вновь повторила она, хватаясь на эту фразу, как за спасательный круг.

— Но вы же самая активная общественница, — с угрозой в голосе сказал Харлампиев и на всякий случай загородил дверь. — Не имеете права так бездушно относиться. Местком уже высказался по моему вопросу.

— Что же он решил? — заинтересовалась

Инна, для которой каждая новость была прежде всего новостью.

Харлампиев раскрыл папку, где у него были подлинник и копия заявления с равнодушной визой руководителя сектора о поддержке заявителя, копия письма подшефного колхоза и выписка из решения внеочередного заседания местного комитета профсоюза.

В выписке было сказано, что вопрос о назначении персонального оклада старшему экономисту товарищу Харлампиеву С. П. не входит в компетенцию местного комитета и должен решаться руководством института. Если руководство положительно решит данный вопрос, то местный комитет протестовать не будет. Еще в решении было отмечено, что товарищ Харлампиев С. П. имеет двадцатитрехлетний стаж члена профсоюза, что у него отсутствует задолженность по членским взносам. С точки же зрения его производственной деятельности и морального облика местный комитет к товарищу Харлампиеву С. П. на данный момент никаких претензий не имеет.

— Почему «на данный момент»? — настороженно спросила Инна Замараева.

— Гончаренко настоял. Мы с ним в одном подъезде живем… Подпишите, Инна Александровна.

— Гончаренко воздержался, а мне хотите подсунуть, — возмутилась старший инженер Замараева, сообразив, как отделаться от подписи. — Может быть, вы через неделю с женой разведетесь, а мне потом за вас отдуваться? Бросите бедную женщину…

— Что вы, Инна Александровна! — изумился Харлампиев. — Разве такое возможно!

Этот грех Харлампиев не мог принять на себя по той причине, что совершить его было невозможно. Дражайшая половина держала пенсионера-экономиста столь надежно, словно их брачные узы были освящены вселенским собором.

В допенсионной жизни Элеонора Тихоновна Харлампиева имела редкую гражданскую специальность — комендант мужского общежития. Проработав по избранной, как пишут в автобиографиях, специальности два десятка лет, она в совершенстве овладела методом воспитания неустойчивых, неорганизованных и шатающихся представителей этой половины человечества. Суть метода состояла в том, что малейшие отклонения от установленных лично ею, Элеонорой Тихоновной, житейских норм выносились на суд общественности. Свои навыки она успешно применяла для воспитания мужа. В летнее время выходила для этого на балкон, зимой же выскакивала на лестничную площадку. Громогласно высказав претензии в адрес супруга, она вдобавок еще выталкивала (в буквальном смысле этого вульгарного слова) Харлампиева пред грозные очи общественности, собирающейся на женские крики о помощи. Подобный метод воспитания действовал так же безотказно, как счетчик электроэнергии. Даже мысль о попытке обидеть бедную женщину была органически чужда Харлампиеву.

— Скажете тоже невесть что, — застенчиво повторил он. — Бросить женщину!

— «В нашей жизни всякое случается»… — пропела Инна Замараева, повернулась спиной к ходатаю за персональным окладом и принялась подкрашивать губы, несколько утратившие свежесть на пройденном жизненном пути. Этим делом Инна занималась, как всегда, обстоятельно, памятуя ту мудрую заповедь, что губная помада в умелых руках тоже является оружием.

Харлампиев понял, что подписи признанной общественницы института он под своей петицией не увидит.