Весенние ласточки
Шрифт:
— Я погорячился, но и ты не должен был так поступать.
— Ты тоже.
— Даже если она была неправа, этого нельзя было делать.
— Я ей противен. Она меня ненавидит и все время старается унизить.
— Ты ошибаешься, поверь мне. Она тебя очень любит.
— И ты в это веришь!
И Жак, не выдержав, расплакался. Отец был потрясен до глубины души, хоть и пытался это скрыть. Он понял, что сын очень несчастен. Он сам подыскал для него место, проводил на вокзал и, прощаясь, сказал:
— Не
Мачеха подставила пасынку щеку, но сама его не поцеловала…
— Она надолго в Аркашоне? — спросил Пораваль.
— До будущей недели. Ее привезет обратно ее брат, зубной врач. Ей надо было отдохнуть.
Филиппу Одеберу было больше пятидесяти. Он приехал в Палисак договориться о вырубке леса на принадлежавшем ему участке.
— Поедем на вашей машине или вывести мою? — спросил Пораваль.
— Если вам не тесно, поедем в моей.
Вскоре они выехали на проселок. На подступах к лесу дорогу окаймляли зеленеющие дубы и кусты терновника, усыпанные желтыми цветочками.
— Десять лет назад немцы не осмеливались сюда захаживать, — проронил Пораваль.
— Только бы не повторилось все снова. Говорят, они собираются вооружаться.
— Тогда мы опять уйдем в макИ, — сказал Пораваль.
— Вы считаете, что будет война?
— Очень возможно, что рано или поздно все равно придется воевать. Все дело испортила политика.
Пораваль был активным участником движения Сопротивления в Перигорском районе[3]. В армии, оставленной по условиям перемирия, он служил лейтенантом и одним из первых ушел в макИ. Пораваль был командиром в Тайной армии и в ФТП[4], принимал участие во многих операциях и к концу войны получил звание майора ФФИ[5]. После Освобождения он снова занялся своим лесопильным заводом и женился. Сейчас у него было двое детей. Современное оборудование завода, новый прекрасный грузовик, трактор и красивый дом, который он недавно построил у въезда в городок Палисак, свидетельствовали о том, что предприятие Пораваля процветало.
Правда, хозяин лесопилки был очень трудолюбив. Он почти никогда не расставался со своим рабочим костюмом и трудился в поте лица вместе с тремя рабочими. Пораваля много раз просили баллотироваться в члены муниципального совета, но он упорно отказывался. Он поддерживал дружескую связь с депутатом Анри Вильнуаром и был в хороших отношениях со всеми.
Пораваль и Одебер въехали в лес и остановились у холма, по которому стекали ручьи.
— Дальше, пожалуй, не проедем, — сказал Одебер. Он боялся застрять в какой-нибудь выбоине.
— Попробуем дотащиться хотя бы до фермы.
Они выехали на обсаженную яблонями аллею и увидели внизу перед собой крышу фермы. Какой-то
— Вы кого-нибудь ищете? Ах, это вы!
Крестьянин подошел к машине и протянул руку Поравалю.
— Как поживаете, господин майор? Я вас не узнал.
— Рожэ Беро, бывший боец моего батальона, — представил крестьянина Пораваль.
— Мы знакомы, — сказал крестьянин. — Он у меня покупал вино. Пожалуйста, заходите.
Беро пошел в погреб налить бутылку вина, а его жена, крепкая, полная крестьянка, развернула пачку печенья и ополоснула большие стаканы.
— Вы по-прежнему торгуете монбазияком? — спросил Одебер.
— Да, но теперь вино ничего не стоит.
— Неужели?
— В прошлом году я продавал бочку за сорок две тысячи франков, словом, за литр я получал меньше пятидесяти франков. А в Париже, оказывается, монбазияк перепродается по триста франков бутылка и даже дороже.
— К тому же он хуже этого, — заметил Пораваль, попивая вино маленькими глотками.
— Вдобавок ко всему государство заставляет нас уничтожать лозы, — сказал крестьянин. — Теперь нам разрешено давить красное вино только для собственного потребления. Если так будет продолжаться, то лично я начну разводить спаржу.
— Вы думаете, это выгодно?
— Послушайте, на один купорос у меня уходит около ста тысяч в год; к этому прибавьте серу, известь, удобрение, а уж труда я не считаю. В среднем у меня получается восемь-десять бочек вина. А когда от града погибает половина урожая, сами понимаете, что у меня остается. Спаржа почти не дает потерь, ее хорошо покупают, и я по крайней мере оправдаю свой труд.
Крестьянин проводил приезжих до сосняка, принадлежащего Одеберу, и, как бы между прочим, спросил:
— Вы не продадите мне ваш участок? У вас здесь меньше гектара.
— Вам он нужен?
— После того как вы вырубите деревья, вам эта земля уже ни к чему, а я мог бы ее обработать, и она прилегает к моему винограднику.
— Подумаю, — ответил Одебер. — Этот участок принадлежал еще моему деду, у него здесь был когда-то виноградник. Вон видите, одичавшие лозы вьются по стволам деревьев…
— Да, виноград живуч, — проговорил крестьянин.
Пораваль обследовал лесок во всех направлениях, оценил качество деревьев, исследовал подъездные пути и нацарапал в записной книжке какие-то данные.
— О цене поговорим дома, — сказал он, — но рабочую силу я должен достать на месте. Вы не знаете, Беро, кто бы согласился?
— Мой сын не прочь подработать.
— Высокий молодой человек, который пахал вместе с вами?
— Конечно, а кто же это еще мог быть? Дядя ушел от нас, а на рабочего у меня нет денег.