Весенний месяц ноябрь. Повести и рассказы. Теория литературы, публицистика
Шрифт:
Возня за спиной отвлекла, повернулся. Уставший от ожидания, Малюта уже кого-то подминал под себя.
– Эй, Гольцов, прекрати!
– Завязываю, Пал Эрастыч… – И Малюта, опустошённо вздохнув, сел на койку. Вскоре на веранде собрались все. Не было только Миколы.
– Где Мурч'yк?
Халва растерянно мотнул головой.
– Опять из-за этого пидора целый час яйцами трясти!..
Голосок был знакомый, противный. И Павел Эрастович не выдержал, сорвался:
– Тебе, Меренков, трясти уже нечем. Тебя вчера на базе оформили капитально!
«Думаете, не знаю ничего? Всё знаю. У меня своя служба оповещения во главе с Архиповым».
Раздались
– А вот ежели ещё раз я услышу от тебя нечто подобное, то бить не Мурч'yк будет, а лично я. Вот этой рукой, которая под Кенигсбергом меня ни разу не подвела. А потом отправлю домой недолеченным – и будешь всю жизнь глотать фтивазид. А до восемнадцати вам нужно стать на ноги, – Павел Эрастович теперь обращался не к Мерину, а ко всему третьему отделению, – потому что дальше лечение платное. Кто здесь недолечится, тому придётся работать в специальном санатории, оплачивать своё лечение. А это не жизнь, а сплошная каторга: ни дома, ни семьи… Не маленькие уже, надо понимать…
Ребята молчали. Из комнаты отдыха в коридор кто-то осторожно заглянул. Халва зашипел:
– Коля, быстрей, тебя ждут!
Но тот не торопился: повесил куртку на покосившуюся вешалку, а потом молча проследовал к самой дальней, у окна, почётной койке – напротив, у соседнего окна, возле такой же привилегированной койки молча злобился Мерин. Павел Эрастович мельком оглядел Миколу. «Весь в грязи. Шлялся, небось, по округе. И, видать, дверь входную ему отпирали: наверно, кто-то из девчонок, покинутых на лестнице…» Главврач редко позволял себе называть ребят по кличкам, но на этот раз не удержался:
– Извазюкался-то как! Микола, где тебя черти носят?! Опять по Слободе шатался?
– Гулял…
Больше Микола ничего не ответил. Бледное лицо, пустые усталые глаза…
«Ясно, досталось на орехи… На тебе всё здесь держится, хоть какой порядок… Надо, надо с тобой потолковать, уж слишком замкнулся… Устал хлопец».
Знал Павел Эрастович: стаж пребывания по больницам да санаториям у парня рекордный – десять лет такой жизни сведут с ума кого угодно. Но как поддержать его, успокоить? Разговоры по душам у главврача никогда не получались… Про фронтовое житьё-бытьё рассказать – это да, это им интересно, это они слушают, вопросики подкидывают, гогочут. А один на один – только дурак расколется, кто про себя болтать любит. Не доверялись ему ребята. Потому как видели в нём человека, от которого в их жизни что-то зависит, и правду говорили редко. Что уж тут поделаешь!
Потому решил он не поддаваться минутной слабости и Миколу не трогать, не расспрашивать. В парня верил, видел таких на фронте: этот не сломается.
– Ну, если Мыкола соизволил нас навестить, значит, личный состав в сборе.
Павел Эрастович поднес к глазам часы «Победа». Циферблат расплывался – не разберёшь, какая стрелка секундная, какая часовая. Вроде тикали. Наконец, рассмотрел. «Ой-ой-ой, пора, давным-давно пора на остановку. А то не поспеть к рейсовому и под дождём мокнуть до двадцати трех ноль ноль…»
– Свободны. Разойдись.
Он повернулся и зашлёпал обратно, к коридору. А оттуда, через комнату отдыха – к лестнице. Увязалась дежурная сестра: трещала без умолку о своей только что полученной квартире. «Да, Марья Семёновна с Первого Белорусского, с таким хулиганьём тебе не справиться…»
Мефодий считал, что попал в санаторий по глупости: ничего особенного у него не было. Приехал сюда, поддавшись на уговоры родителей: те клянчили в военкомате отсрочку от призыва и нужен был надёжный документ. Конечно, в общую палату да на больничную койку гёрлу не приведёшь. Так что чем скорее станет в третьем отделении за главного, тем приятнее скрасит те полгода, что отпущены ему на пребывание здесь, до восемнадцати. Девчонок здесь много…
Малюту он подавил сразу. Придрался к нему и едва тот что-то не так сказал – отвёл на «базу», где Малюта раскис после второго удара, а после третьего – лежал и улыбался, стараясь обратить всё в шутку… Днём сцепился с двумя незнакомыми городскими, бритыми. Те околачивались у столовой и не давали никому прохода. Мефодий рискнул – с разрядом по боксу можно было – и прогнал местных хиляков. «Провожал» их до самых ворот. Мерина пока не трогал – был нужен, один знал все точки в Слободе. От него, кстати, разузнал во всех подробностях о том, что случилось вчера днём в бору и потом вечером на «базе». На кличку не обижался – даже нравилась. Оставался Микола. С ним Мефодий решил разобраться после ухода главврача.
По телевизору должны были транслировать заседание, посвящённое всесоюзному дню милиции, но почему-то вместо него передавали симфонический концерт. И всё равно в комнате отдыха яблоку негде было упасть: ждали фильма. Мефодий следил за Миколой – найти бы какой-нибудь предлог для столкновения… Тот притулился в углу, один, вроде тоже смотрел, но вот резко поднялся и вышел в коридор.
Вскоре свет в коридоре погас. Один за другим стали по очереди оборачиваться ребята и, словно заразная болезнь, дурной хохот разодрал глотки. В темноте дверного проёма подрагивал в чьих-то руках плакат: видны были только чёрные буквы на белой бумаге:
Онанизму – бой!
Мефодий пригляделся – узнал Архипа. «А этот – где?» Он пересел на другое место, поближе к коридору, отсюда удобнее было наблюдать. В темноте, у окна, Микола, кажется, копается в тумбочке, вытаскивает что-то из-под матраса: бельё. Потом возвращается, держит в руках скомканную рубашку и мыльницу с мылом. Постираться решил. Мефодий упредил его и пошлёпал в туалетную комнату.
Здесь ждал недолго. Окно раскрыл – жарковато было. Пара секунд – и вот дверь распахнулась. На пороге возник Микола. Окинув безразличным взглядом Мефодия, подошёл к раковине, повернул кран и бросил рубашку вниз: поток ледяной жижи смял её и превратил в бесформенный ком.
Мефодий начал:
– Длинный…
Микола оторвался от стирки и выпрямился.
– Не понял…
Мефодий, приободрившись, продолжал:
– Слушай, длинный, и хорошенько врубайся. Ты, длинный, обнаглел до предела. Ты всех заколебал. Выжрал чужую краску, приходишь позже других, с п'oнтом король – ждать тебя должны…
Микола улыбнулся – устало и беспомощно, качнул головой и, наклонившись над раковиной, стал яростно натирать мылом ворот рубашки. Выжидал, видно.
– Что, давно на шпалах не лежал? Так огребёшь, козёл! – Мефодий не унимался. Сцепив тяжёлые пальцы, он потихоньку растирал костяшки и подбирался поближе. Однако Микола с виду не обращал внимания. «Хитрый, чует, что я сильнее, хочет, чтоб первым начал, чтоб раскрылся. Тоже на ринге тактика… Пора поддать жару».