Весенний шум
Шрифт:
Флегматичный Чарлз Дарьин увязался ее провожать. Он взял такси, несмотря на Машино сопротивление, и всю дорогу повторял, что у нее восхитительная чуткая спина! Особенно хороша шея, линия от затылка к лопаткам. Ему следует верить, он знаток женской красоты… Вообще, в женщине главное — ноги, но спина тоже не пустяк.
Дарьин долго целовал ей ручку в парадной, еле-еле ушла. Он попросил разрешения звонить, Маша не сумела воспротивиться.
Чарлз Дарьин звонил, приглашал в театр, в кино, в музеи. Чем небрежней и неохотней она отвечала, тем он был настойчивей. Однажды она согласилась пойти с ним в филармонию на концерт симфонической музыки, и он снова проводил ее до
Партию баритона в опере исполнял некто Икар Дедалыч. Под этим именем в оперу вошел студент исторического факультета Сандро Гузишвили. Горы, выси — пусть будет Икар. Все равно, разобьется при падении, — так себя ведет с самого начала.
Сандро приходил несколько раз к Маше домой. Он был довольно приятен собой, узкая талия и широкие плечи делали его фигуру похожей, на иллюстрации к «Витязю в тигровой шкуре», на Тариеля и Автандила одновременно. Сандро учился отлично, но вместе с благами общечеловеческой культуры он очень быстро впитал также и некоторые продукты ее распада. Светловолосые девушки доводили его до исступления, он не мог скрывать свою страсть и искренне удивлялся Машиной холодности.
Когда в конце лета он возвратился из Грузии, он еще с вокзала позвонил ей: «Первая моя мысль в этом городе — о тебе, тебе я привез из Грузии букет цветов… Я должен зайти к тебе…» Маша выслушала эти пламенные слова и предложила встретиться на улице, подойти к ее окнам. Лощи насторожились, они уселись возле окон и заняли наблюдательные пункты.
Маша вышла на улицу. Был вечер, смеркалось, но еще не стемнело. Икар не заставил себя ждать. В руках он нес букет, яркий даже в полутьме, букет из георгин, алых, оранжевых, розовых…
Маша взяла цветы, поговорила с ним минут десять и вернулась домой.
— Как долго! — мрачно заметил ей старший лощ, то есть Сева.
— Нельзя было меньше. Видно, он давно страдает от одиночества, не меньше трех дней — на дорогу ведь требуется три дня, а?
— Умолкни, Машка! Мягкое женское сердце уже подкуплено этими цветами, — строго сказал Валентин, присутствовавший в этот вечер дома. — А хочешь, мы разобьем твои иллюзии?
— Успокойтесь, никаких иллюзий у меня нет.
— Спорю, что цветы не из Грузии, — сказал Сева. Он понял Валентина без слов.
— Анализ — и синтез! — воскликнул Валентин. — Берется букет…
Цветы рассыпались по зеленой клеенке обеденного стола. Сева и Валентин, смеясь и отпуская шуточки, откладывали в сторону зеленую картофельную ботву, добавленную в букет «для зелени». Георгины откладывались в другой стороне стола. Некоторые из них были воткнуты на прутья, — видно, свой стебелек был короток и продавец хотел удлинить его.
— Анализ показывает, что букет куплен в Любани, в двух часах езды от Ленинграда. Именно в Любани букеты уснащают весьма неприхотливой зеленью, от картофельной ботвы до веток тополя, — заявил Валентин с видом знатока. — В синтезе мы имеем весьма скромный букетик настоящих цветов, — и он поднял над головой несколько цветков, державшихся на собственных, не поддельных стеблях.
— Анализ позволяет сделать важные заключения, — продолжал Сева, — а именно: Икар Дедалыч — страшный врун и ради красного словца не пожалеет родного отца. Какая тут Грузия, если это Любань? Внимай, бедная
— Присутствующих это не касается, — добавил Валентин, — потому что мы представляем собой необычную разновидность мужчин: мы — лощи, а лощи существуют для целей исключительно благородных. Братство лощей борется против одной из разновидностей обмана, против обмана слабой половины рода человеческого, следовательно…
— В общем, твой Икар шлепнулся с этим букетом. Аминь.
Икар не оставлял своих попыток овладеть Машиным сердцем. Приходя к Маше как будто бы по учебным делам, он ласково заговаривал с тринадцатилетним Володей давал ему два билета в кино и говорил: «Знаешь, сходи в кино, сейчас такая хорошая картина идет…» Володя тоже был лощ, младший лощ, и потому был неподкупен. Икар мог всучить ему билеты насильно, но заставить уйти не мог. Если дома был старший лощ, Володя объяснял ему ситуацию и бежал продавать билеты, чтобы купить потом в бакалейной лавочке рахат-лукум, который почему-то стал известен в лощине, как традиционное любимое блюдо лощей. Рахат-лукум благополучно съедался, но усыпить бдительность лощей Икару не удавалось. Через несколько минут гость слышал либо робкий стук в дверь и просьбу «можно взять чернила?», либо воинственные звуки песен за стеной, означавшие, что стража не спит и всегда готова вступиться за беззащитную сестру.
Икар был настойчив, он извел на младшего лоща немало денег, надеясь воспитать в нем дух смирения. Но не тут-то было. Лощи держались беспощадно.
Было бы очень несправедливо причислить к «злодеям» Геню Миронова: этот славный парень никогда не пытался ухаживать за Машей, хотя изредка бывал у нее. Но лощи почему-то заподозрили опасность и в этом худощавом близоруком юноше, носившем очки. Машины объяснения не помогли. «Он тихий, но он, может быть, самый опасный», — настаивали они. Геня получил отвратительное прозвище — Рахитоид и был высмеян в очередном акте оперы «Лощина». По близорукости он, якобы, вместо двери открывал дверцу буфета, входил туда и никак не мог найти выхода. Но так как Маша никакой опасности в Гене Миронове не видела и так как она глубоко верила в присущее ему чувство юмора, она стащила однажды у братьев тетрадку с «оперой» и показала Гене. Оба хохотали как ненормальные. «Я тоже хочу быть лощом», — заявил Генька. Но просьба его так и не была доведена до старшего лоща, потому что тетрадка была взята без спроса.
Одного только человека не причислили к «злодеям» — это Осю Райкина. Ему доверяли, он был верный друг. Несмотря на новое увлечение, Ося не перестал бывать у Лоз. Он читал «Лощину», играл с лотами в шахматы, возился с маленькой Зойкой и, уходя, непременно целовал Машу в лобик. Больше он не делал ей никаких предложений, но перестать ходить сюда он был не в состоянии. Он привязался к этой семье точно так же, как эта семья привязалась к нему.
Обыкновенно Маша возвращалась домой поздно. Не только лекции и семинары, но и комсомольские собрания, научный кружок, заседания редколлегии факультетской стенной газеты — все требовало времени.
Комсомольские собрания на факультете, когда их вел член партбюро факультета Антон Рауде, принимали странный характер. Неожиданно для всех вдруг оказывалось, что член факультетского бюро Петров скрыл, что он дворянин. Петров уверял, что понятия не имеет о своем дворянском происхождении, отец его — бухгалтер строительного треста, дед был мелким чиновником. Антон Рауде обвинял Петрова во лжи, намекал на какие-то темные обстоятельства жизни его отца, и собрание недружным большинством голосовало за исключение.