Весенний шум
Шрифт:
Это Галкины глаза, Маша хорошо знает. Удивительно нечуткая девушка эта Галка Голикова. Упросил ее сфотографироваться вместе, так она надулась, рассердилась, такая и вышла на карточке. А он эту карточку у самого сердца держит.
Дальше блокнот был исписан сплошь, без полей, это были уже не стихи. Маша с интересом прочитала заголовок: «История Заводинского рудника». Чем только ни интересовался ее брат! Родился он на Украине, детство провел среди русских лесов, полей, на улицах большого, замечательного города. А сердце у него так велико, так просторно, что вместило и залитые солнцем таджикские селения,
«Больше ста лет назад, — читала Маша, — когда маралов на Бухтарме водилось больше, чем коров, в Заводинке жили еще первые Заводины. Пришли они на поселение в горы не по доброй воле, сослали их сюда за строптивый нрав. Забросил их Сашка первый на Алтай, чтоб не мутили они умы односельчан вольными словами. И зажили Заводины в Бухтарме, там, где она с ревом прорывается через отроги Облакетки. Отвоевали они у колючих кустов и полыни несколько десятков десятин и зажили, как дома. Лучшим охотником в то время был Герасим Заводин. Бил он и медведя, и лису, а больше всего пристрастился к маралам. Любил эту охоту, — как уйдет из дому, так не вернется без добычи.
Как-то летом застрял Герасим на Облакетке, загоняли его маралы. Оглянулся охотник и видит — солнце уже за самую Серебрянуху лезет. Дотемна домой не вернуться. Стал Герасим спускаться. Колючка высокая, за ноги цепляется, армяк рвет. Деревня вроде как и недалеко, да ноги что-то не идут. Много верст за день-то отмахали, а последняя верста хуже первых ста.
И заночевал Заводин в логу у ключа. Сломал сухую черемуху, развел костер, вроде как теплее стало. Огонь с дремотой дружит. Обнял Герасим ружьишко свое и заснул.
Проснулся он рано. Загас костер, и росы кругом много. Сыро, ветер холодный, и небо серое-серое, ни просвета на нем.
Повернулся Герасим к костру и обомлел: ни дать ни взять — свинец в патронах расплавился! Да как же меня мой порох не взорвал? Посмотрел на пояс — нет, на месте патроны. Двадцать заряженых, пять стреляных. А свинец-то расплавленный откуда? Лихорадочно стал Заводин разгребать костер. И нашел под ним камень. Стукнул его о другой, отломился кусок. И заблестел камень ярко-ярко, будто и не облака были на небе, а солнце.
Сломя голову кинулся Заводин домой. Как буря, влетел, даже Полкашка не узнал его и залаял, как на чужого. А Герасим схватил молоток да топор и был таков. Опять в свой лог убежал.
Через неделю заявил он в Горную контору новый рудник, свинцом богатый необычайно. Стал ждать ответа.
Сельчане стали завидовать Герасиму:
— Ну, теперь будешь попудные получать, заживешь на славу! — Уже вся деревня побывала на Заводинской жиле, хвалили руду: тяжелая, богатая, три четверти чистого свинца.
А Герасим не унялся, стал он следить, куда жила девается. Всю Облакетку облазил и опять свинец нашел. Опять в Горную контору помчался. Вторая жила помогла Герасиму: заявку на первую жилу уже успели забыть, вторая подтолкнула чиновников, и отправили они в Заводинку штейгеров. На сто пудов породы давала Заводинка четыре фунта серебра, а свинца — так просто без счета. Закипела работа на руднике, выросла Заводина.
Герасим каждый год приходил получать свои попудные. Платили ему по пятаку с пуда руды, а деньги эти были по
Прошли годы. Спился Герасим Заводин, забыли про него. Отгремела Турецкая война, ослабла Российская империя, и решил новый царь забросить Заводинку. Обрушилась шахта, заплыли водой штольни, и только желтели, как вывернутые внутренности, отвалы на склонах Облакетки. Ходили вокруг Заводинки купцы, хотели поднять дело, да нашла коса на камень: запретил омский губернатор русским людям инородцев на работу брать. Ненавидел он казахов и ойротов, а русских на Алтае мало было, никто на работу не шел. И забросили купцы безнадежное дело.
А рудник гремел. Знаменитый Гумбольдт нашел там какой-то особенный свинцовый блеск. В Европе знаменитый Розе исследовал эти минералы и доказал, что это не свинцовый блеск, а минералы совсем новые — алтаит и гессит. Больше нигде в мире не встречали таких минералов. Все академии, университеты, все музеи мира пополняли свои коллекции заводинской рудой. Во всех горных институтах говорили о Заводинке, и только русскому царю не было никакого дела до рудника.
И вот пришли наши времена. Группа геологов Зыряновского рудника приехала на Заводинку по приглашению полевой партии, работавшей в районе Облакетки и снова наткнувшейся на богатую полосчатую руду. Грустные штольни, заплывшие песком, истекали белой водой. На камни ручья осаждались хлопья цинкового гидрата.
Все в один голос одобрили заключение о руднике, которое должно было быть послано в Москву. Советские люди возвращали Заводинку к жизни».
Маша отодвинула блокнот в сторону. Перед ней раскрылась еще одна сторона внутренней жизни ее брата. Дома он так мало рассказывал! Может, он станет писателем. Профессия геолога дает ему возможность сталкиваться с очень разными людьми, наблюдать жизнь и притом не со стороны, а с позиции ее участника. Хоть бы только поскорее закончилась эта война! Хоть бы он уцелел, этот дорогой парень с горячим сердцем и с большой, чистой совестью.
В Машину палату привезли раненого финна. Пленный? Нет, это был перебежчик. Комиссар госпиталя рассказывал сестре, что финн этот сам перешел к ним, был не согласен с этой войной. Но переходя, он задел спрятанную в снегу проволоку, соединенную с миной, — белофинны начинили такими минами все леса, все берега многочисленных озер, — и осколок мины перебил ему берцовую кость. Наши вынесли его осторожно и отправили в госпиталь.
Комиссар не сказал о финне ничего определенного, кроме того, что перебежчик назвал себя лесником. Чей лесник: государственный служащий или помещичий слуга? Маша поглядывала на руки раненого финна, они казались ей слишком белыми и нежными, без мозолей. Лесник ли? Как узнать? Неизвестно. Пока человека лечили, как и всех своих.