Весенний снег
Шрифт:
– Она думала, я не вижу, а я подглядывал.
– Ай, да чо же это ты так?
– А потому что маму маленькая докторша обидела, Она после нее плакала.
Вера Михайловна снова представила сосредоточенные лица врачей и будто услышала их слова. Ей сделалось душно в комнате.
– Идем погуляем.
– Так устала же?
– Идем.
Они подошли к озеру, к тем березам, у которых мйо-.
го раз сидели в молодости, в годы своей влюбленности.
Короткий осенний день кончался. На-воде играли угасающие краски. Мелкие кудрявые
– Около нашего детского дома было точно такое же озеро,-заговорила Вера Михайловна.
– Ты рассказывала, - отозвался Никита.
– Когда я тосковала по маме, то уходила туда, подходила к воде и тихонько звала: "Мамочка, где ты? Мамочка, отзовись".
Она вдруг всхлипнула протяжно, будто вскрикнула, уронила голову на грудь Никиты и зарыдала.
– Плохо, Никитушка!-произносила она сквозь слезы.
– Плохо. Недолго жить нашему сыночку. У него врожденный порок сердца. Не один, а много.
Он гладил ее осторожно, и пальцы у него дрожали.
Когда Вера Михайловна затихла, они медленно пошли домой. За всю дорогу больше не-проронили ни слова. У самого дома Вера Михайловна попросила:
– Только бабуле не говори, ладно? Пока не надо.
И никому не говори. Пока это наша тайна. Наша тайна, - повторила она шепотом.
Марья Денисовна и сама догадывалась: что-то не так. Изменилась невестка после поездки в город. Очень изменилась. И на вид постарела. И потише стала. Говорит, будто кого-то разбудить боится. И на сына глядит так, словно у нее собираются отнять его. Все приметила Марья Денисовна, но ни о чем не сказала ни внуку, ни внучке, ни соседям. А на все их вопросы отвечала словами Веры Михайловны: "Еще, мол, не все выяснено.
В большой город ехать надо. Вызов.будет".
Но и родные, и соседи тоже не первый день жили на свете. Они сразу приметили перемены в настроении и Веры Михайловны, и Марьи Денисовны. И тоже ответили на них по-своему: не лезли с расспросами, не высказывали предположений, не совались лишний раз в дом, а войдя, старались говорить вполголоса, точно за стенкой лежал больной человек.
Лишь бабка Анисья рубила по-старому, все цеплялась к Марье Денисовне с вопросами:
– Съездили-то чо? Не ясно-то чо? Ехать-то чо?
Марья Денисовна всякий раз выходила с ней на крыльцо,а там говорила:
– Из ума вышло. Молоко Сергуньке кипит. .
Или что-нибудь в этом роде.
Сама Вера Михайловна понимала, что ждать нечего.
Все определилось, и предстоящая поездка - лишь еще одно подтверждение тяжкой болезни сына. Но иногда она думала: "А вдруг не подтвердится? А вдруг не так тяжело? Ведь сказала же главврач: "Не на сто процентов". Эта слабенькая надежда была соломинкой, за которую она еще держалась, которая помогала ей держаться.
Вера Михайловна ходила на работу, выполняла то, что обязана была выполнять, старалась не показать ни товарищам, ни ученикам,
И они вроде бы не замечали этого. И в то же время все видели, что она резко изменилась, подурнела, постарела, но молчали об этом. И учителя и ученики молчали.
На уроках Веры Михайловны теперь было необычно тихо. Гришке Дугину, попробовавшему шуметь, устроили "темную".
Лишь Софья Романовна не посчитала нужным сдерживаться и в первый же день после возвращения Веры
Михайловны пз города, встретив ее в коридоре, воскликнула:
– Ой-ой-ой! Что это с вами? Вы же вернулись старухой!
– -Просто очень устала,-отговорилась Вера Михайловна и ушла от разговора.
Ее приглашал к себе директор, участливо выспрашивал, и был момент, когда она еле сдержалась, чтобы не расплакаться и не выдать себя. Но у него были такие глаза, добрые и грустные, что она взяла себя в руки, даже улыбнулась ему:
– Еще в клинику надо. Жду вызова... Л от Ореста Георгиевича вам огромный привет... Славный' он человек. .. И от меня большое спасибо.
– Ну это, это...-директор замотал головой и по привычке погладил ее ладошкой.
Из школы Вера Михайловна уходила пораньше, но не спешила, как прежде, увидеть сына. Нет, она не разлюбила его. Ей он стал еще дороже и бйнже, но видеть его большие взрослые глаза ей было теперь особенно тяжело. Вере Михайловне казалось, что сын догадывается о своей коварной болезни и будто понимает, что она, мать, скрывает от него эту опасность. Теперь она старалась не смотреть в его глаза, отводила взгляд в сторону.
Как-то в учительской, при всех педагогах, Софья Романовна подошла к ней и протянула конверт:
– Вот, поезжайте-ка в клинику. Там мой хороший знакомый работает. Доктор Устинов.
– Спасибо, но я жду вызова.
Софья Романовна ничего больше не сказала, оставила конверт на столе и вышла из учительской, а позже пришла в класс Веры Михайловны, прямо на урок, и, отведя ее к окну, прошептала:
– Не будьте на поводу у судьбы. Что вы, в самом деле! Езжайте. Он поможет.
Вера Михайловна еще раз поблагодарила, но всетаки дождалась вызова. Он пришел в официальном конверте, на бумаге со штампом и печатью, и наделал шума в поселке. Никогда еще никто не получал такого вызова.
– Стало быть, власти заинтересованы Серегой, - суммировал общее мнение старик Волобуев.
Снова они тряслись на мотоцикле. Снова едва поспели к поезду. Только на этот раз он шел в другую сторону и отрывал их на шестьсот с лишним километров от родного дома. Но не это пугало Веру Михайловну. Она боялась, что этот поезд оторвет ее от тонюсенькой соломинки, от единственной надежды на щадящий прогноз.
Пусть порок, пусть комбинированный, но лишь бы не эта проклятая тетрада Фалло, не этот смертный приговор ее ребенку. С пороками сердца живут. Она знала девушку у них в техникуме, которая, страдая пороком сердца, еще и спортом занималась.