Весенний снег
Шрифт:
Главный врач, та самая маленькая седая женщина, со спины напоминающая школьницу-выпускницу, приняла ее радушно, усадила рядом с собой в кресло и все медлила с разговором, как бы прикидывая, с чего начать.
– Как у вас самой со здоровьем?-спросила она.
– Нормально,-ответила Вера Михайловна.
– Тогда наберитесь мужества. Приготовьтесь к самому худшему. Быть может, его и не будет или случится оно не так скоро, но вы приготовьтесь.
– Что у него?
– спросила Вера Михайловна и не узнала своего голоса.
– Комбинированный
– Это я понимаю,-вставила Вера Михайловна, желая услышать не то, что ей уже известно, а то, чего она еще не знает.
– На сто процентов мы решить не можем, - продолжала главный врач тем ровным, сдержанным тоном, какой вырабатывается у врачей за долгие годы службы.- Его нужно в клинику, в область. Там решат окончательно. А в наших условиях это невозможно.
– Что такое "фалло"?
– произнес кто-то другой голосом Веры Михайловны.
Главный врач снова помедлила, будто прикинула, стоит ли отвечать на этот вопрос.
– Это тетрада, то есть четыре порока.
– Сразу?
– Да, сразу. Случай редкий. Его обязательно возьмут в клинику.
– Случай?
– спросила Вера Михайловна, потому что в душе не могла смириться с тем, что о ее сыне говорят не как о человеке, а как о каком-то, пусть редком, случае.
– Ну, это наше профессиональное, - сказала главный врач.-Если это действительно Фалло, то прогноз плохой. Обычно они погибают рано.
– Когда?
– В подростковом возрасте... Но это, повторяю, еще неопределенно. Вот в клинике вам скажут точно.
Вера Михайловна опять почувствовала, как все в ней занемело и вся она будто оцепенела в этом черном потертом кресле.
– Адрес ваш есть. Мы сами договоримся с клиникой и известим вас о сроке.
Вера Михайловна с трудом встала, вышла из кабинета. Ноги у нее подкашивались, и она, спускаясь по лестнице, крепко держалась за перила. Но как только увидела сына, его взрослые глаза, тотчас вся внутренне напряглась, выпрямилась и подошла к нему уверенным шагом.
Орест Георгиевич посмотрел на нее вопросительно, и она произнесла:
– Еще неясно. Нужно в область, в клинику ехать.
Хотя теперь эти слова были сплошным обманом, она
сказала себе: "Так и надо. Так и надо".
Орест Георгиевич проводил их до вокзала, посадил
на поезд и, уже когда вагон дрогнул, произнес своим
резким военным голосом:
– Верьте в хорошее. Верьте.
Позже, в дороге, вспоминая его слова, Вера Михайловна поняла, что он обо всем догадался, по не расспрашивал, не терзал ее душу. Спасибо!
Мотоцикл с коляской был виден издали. Он стоял у березы за коричневым станционным домом. А Никиты не было. Веру Михайловну это никак не тронуло, просто она отметила для себя, что мужа нет.
Поезд сбавлял ход. Медленно проплывали знакомые привокзальные постройки. Все тот же дежурный в красной фуражке стоял на платформе. И ворот у него был все так же подогнут с одной
"Только мы. Только мы", - подумала Вера Михайловна и никак не продолжила своей мысли, потому что находилась в состоянии отрешенности, как будто то, что произошло в городе, те слова, что она услышала от главного врача, контузили ее и лишили внутреннего слуха, ощущения реальности всего, что происходило вокруг нее. Все знакомо и в то же время незнакомо. Она чувствовала себя бесконечно одинокой. Она и Сережа. Все, что касалось сына, она выполняла: поила, кормила его дорогой, сказки рассказывала. И сейчас вывела в тамбур, как только проводница сообщила ей: "Ваша станция".
Поезд остановился. Вера Михаиловна шагнула на ступеньку, и тотчас ее подхватили сильные руки Никиты. Тут же он принял из рук проводницы Сережу и несколько шагов сделал с ними на руках. Потом поцеловал и не выдержал, спросил:
– Ну, как?
– Еще ничего не ясно,--повторила Вера Михайловна свою заученную фразу и, чтобы успокоить его, добавила:-Дома расскажу.
Всю дорогу они молчали. Никита уловил ее настроение и больше не задавал вопросов. А она снова вошла в то состояние отрешенности, в котором находилась с момента выхода от главного врача, вернее сказать, после ее слов. Она ехала как по чужой земле, все видела, все узнавала и ничего не замечала, словно не видела ничего.
К их удивлению, всю дорогу говорил Сережа. Он был настолько переполнен впечатлениями, что не мог молчать:
– А там дома во-о какие. До неба. А на станции народу во-о сколько. А вагонов знаешь сколько? На всех хватит.
Лишь один раз он отвлекся от городских впечатлений, задрал головенку и спросил;.
– А луна почему? Ведь день уже.
Из-за лесочка выглянул знакомый пригорок-родные Выселки.
"Там наш дом,-подумала Вера Михайловна.-Там мы будем, жить и ожидать, когда же это произойдет".
Ей вдруг захотелось остановить машину, попросить Никиту не ехать туда, свернуть в сторону, умчать их в другое место, где не будет терзаний и страшных дней ожидания конца, развязки, гибели Сереженьки. Она.
уже потянулась к мужу, но вовремя остановилась, понимая, что от неизбежного не уйдешь. Никуда не уйдешь и не-спрячешься.
И Марье Денисовне юна сказала:
– Еще не все ясно. Надо в область ехать. В клинику.
– Да чо же это тако?
– Надо, бабуля. Для него же.
– Это-то да. Это-то да.
Бабушка занялась Сережей, а Вера Михайловна прошла в свою комнату и, как была, не раздеваясь, села у окна. За окном покачивались голые ветки акаций.
И почему-то эти потемневшие ветви навеяли на нее такую грусть, что на глаза выступили слезы.
Никита еще при первом взгляде на жену там, на станции, понял, какое у нее настроение, и не заводил разговора. И сейчас он ничего не сказал, только положил свою тяжелую руку на ее плечо. Так они и сидели молча, слушая, как Сережа разговаривал с бабушкой: