Весенний снег
Шрифт:
Хозяев Вера Михайловна застала в садике, спросила о Сидоре Петровиче и очень обрадовалась, когда узнала, что он еще жив, хотя уже давно на пенсии.
– Это на Баррикадной. Недалеко. Ориентиры...- начал было объяснять Орест Георгиевич.
– Найду,-прервала Вера Михайловна.-Я знаю город. Я здесь училась.
Дождавшись, когда проснется Сережа, она произнесла так, чтобы не напугать ребенка:
– Давай-ка вставай. Мы сходим к одному дедушке.
Я тебе помогу одеться.
Она почувствовала под рукой его вялую кожу и стук сердечка. Ей
К счастью, они застали Сидора Петровича дома. Он безотказно их принял.
– Ага, ага!-воскликнул он, едва Вера Михаиловна напомнила ему о своем давнишнем посещении.
Голос у него был еще более жиденький, чем тогда, а пос он морщил по-прежнему, словно приглашал и Веру Михайловну и Сережу улыбнуться вместе с ним.
Он долго слушал Сережу прямо ухом. Оно было покрыто седыми волосками, которые, видимо, щекотали кожу мальчика, потому что Сережа временами вздрагивал и отстранялся от доктора.
Сидор Петрович в последний раз наморщил нос и кивнул Вере Михайловне, чтобы она одевала ребенка потом вздохнул и произнес сокрушенно:
– Война... Ее последствия.
– А что такое "фалло"?-спросила Вера Михайловна упавшим голосом,
– Фалло? Это тетрада такая. Ага, ага. Несколько пороков вместе.
Он покачал головой и посмотрел на нее с сочувствием. Вера Михайловна подумала: "А раньше он умел сдерживать свои чувства". Перед глазами снова промелькнули отрешенные лица сегодняшних врачей. "Это у них профессиональное и вырабатывается годами. А он уже, отвык или расслабился". Она удивилась своим мыслям: "О чем это я?! Да разве об этом надо? Ведь у Сережи, у моего сына, оказывается, несколько пороков".
Она хотела спросить, насколько это опасно, да не смогла. Сама испугалась своего вопроса.
Вера Михайловна не спала всю ночь. Просто лежала с закрытыми глазами, стараясь не разбудить спящего рядом сына. Тело у нее занемело, и внутри все тоже занемело.
Где-то у соседей выла собака, и этот ноющий звук как нельзя лучше подходил к ее состоянию.
"Что же теперь? Что же теперь?"-повторяла она без конца и не находила ответа.
Сейчас она знала, что сыну ее, вот этому прижавшемуся к ней комочку, грозит опасность, что он самой природой обречен на боли и страдания, а возможно... Тут она обрывала себя: "Нет, нет. Я должна... Что я должна?" Этого она не знала. Беспомощность больше всего сковывала ее. Она-то и приводила к тому состоянию, которое Вера Михайловна сама определила как занемение.
Откуда грозит опасность? Насколько она страшна?
И что делать?
"Точно так, наверное,-думала она,-чувствует себя человек перед казнью. Спасения нет. Он уже ничего не может изменить. Ну а тут... Тут еще хуже. Если бы меня, а то его..."
Она снова прислушалась к завыванию собаки и удивилась: "Как это хозяева спят? Привыкли, что ли?.. Ко всему можно привыкнуть, но к мысли, что его, тихо посапывающего, единственного...
Она опять представляла лица врачей и про себя повторяла слова: "врожденный", "комбинированный", "фалло". Теперь она знала, что они означают. Каждое из них несет угрозу ее сыну, каждое из них как пуля, как приговор судьбы.
Даже Сидор Петрович не утешил. Даже он посочувствовал.
"Война...-вспомнила она его слова.-Неужели через столько лет? Неужели не только мы - дети войны, но и наши дети?"
Перед глазами у нее поплыли отдельные кадры.
В этом кино она, Вера Зацепина, главная героиня.
Вот она в разгаре зимы, в чужих подшитых пимах идет к станции. Ее нагоняет запыхавшаяся баба Катя интернатская сторожиха.
– Ет куды ж ты пошастала?
– К маме. Блокаду прорвали. Я по радио услышала.
Вот она уже восьмиклассницей прочитала в газете о том, как мать нашла сына, и принялась писать письма во все газеты. А затем ждала с замирающим сердцем ответа. Все они были на один лад: "Неизвестно", "Не числится", "Помочь не можем". Но они еще оставляли надежду. Но вот, уже в пятьдесят втором, пришло письмо, перечеркнувшее все надежды: "Зацепина Маргарита Васильевна погибла в блокаду и похоронена в братской ыогиле на Пискаревском р;ладбище Ленинграда".
"Неужели и сейчас безнадежно?" - прошептала Вера Михайловна и замерла, испугавшись своего шепота.
Утром она с трудом поднялась. Несколько минут не могла сдвинуться с места. Потом стала энергично массировать мышцы и с удовлетворением ощутила, как они наполняются силой. "Я должна быть сильной, я должна",-внушала она себе.
За утренним чаем хозяйка спросила:
– Что Сидор Петрович?..
Орест Георгиевич бросил на нее строгий взгляд, и она замолкла, виновато улыбнулась.
Вера Михайловна сделала вид, что не заметила этого взгляда, произнесла как можно спокойнее:
– Еще неясно. Вот за анализами пойдем.
В душе она была благодарна этим по существу чужим, но таким чутким людям, которые, видимо, понимали ее состояние и сочувствовали ей.
– Может, вам из деревни что нужно?
– спросила Вера Михайловна.
– Все есть, - отмахнулся Орест Георгиевич.
– Вот директору вашему поклон передайте.
Несмотря на протесты Веры Михайловны, он. пошел провожать их до больницы, нес ее сумку и подбадривал Сережу:
– Шире шаг-! Не отставай, солдатик!
Вера Михайловна шла с неохотой. Ведь результаты анализов-это минус надежда. Она и без них уже все знала.
Орест Георгиевич оказался кстати. Вера Михайловна, пользуясь его присутствием, не стала сдавать пальто на вешалку, сняла и уложила его на сумку. Орест Георгиевич и Сережа, остались внизу, а она одна поднялась наверх, туда, где находились кабинеты врачей.
Она рассчитывала возвратиться скоро. Однако ее задержали, попросили пройти к главному врачу.