Весенний снег
Шрифт:
За чаем, конечно, ее осторожно спрашивали о работе, о сыне, о дальнейшем.
– Да все идет ладно,-отвечала Вера Михайловна.-Выглядит ничего. Лучше некоторых,-добавила она, опять вспомнив Ванечку и то, как он потерял сознание.
– Да, может, и пройдет, - поспешила поддержать Марья Михайловна.
– Операция...-вздохнула Зинаида Ильинична.
– Ну и что?
– как бы одернул ее Федор Кузьмич, который до сих пор гордился своей ролью в этом деле.
– За тем и приехали. А насчет хирурга у народа мнение имеется. А народ...
– Ну ладно.
Помолчали, попробовали свежего варенья.
– А я у Зацепиной побывала, - сообщила Зинаида Ильинична.
– Надей зовут. Еще молодая.
– Опять однофамилица?-спросила Вера Михайловна.
– Выходит, что так. Но женщина, видать, хорошая.
Приглашала. Может, съездим?
– Потом,-пообещала Вера Михайловна.
И все согласились с нею, понимая, что на уме у нее судьба сына и предстоящая операция.
Потянулись привычные дни: работа-ожидание, ожидание-работа. Все для Веры Михайловны сосредоточилось на одном - как решится судьба ее сына. Состоится ли операция? Когда? Но и судьбы других людей, особенно детишек, стали ей небезразличны. Она переживала за каждого человека. Вот тот тяжелый, что ей духи подарил, Копылов, все еще плох. Она около него часто бывает. Просто посидит молча, улыбнется. Видит, ему это приятно. И ей приятно.
Особенно же она волновалась за Ванечку. Ему предстояла операция, точно такая же, лак Сереже, если, конечно, ее станут делать. Но Ванечка хуже выглядит, а все-таки собираются. Вера Михайловна от Аркадия Павловича слышала: готовятся. А готовятся тут долго, тщательно. Теперь она своими глазами видела, какое это непростое дело-подготовка к операции. Надо и анализы собрать, и точно выяснить все, и врачам подготовиться, и больного настроить...
Каждое утро по дороге на работу, покачиваясь в трол"
лейбусе, Вера Михайловна думала: "Ну, что сегодняшний день даст? Как с Ванечкой? Может, на этой неделе?"
И про себя загадывала: "Если ему сделают, то Сереженьке-то уж не откажут".
Сегодня у нее дневное дежурство. С утра Вера Михайловна заехала на главпочтамт. От Никиты странное письмо. Прочитала-не поняла: "Какой-то Нефедов пишет. Живет под Ленинградом, в Вырице. Вроде по объявлению в газете". Вера* Михайловна и забыла о том, что она под горячую руку в газету писала. Теперь наконец вспомнила. Еще раз перечитала письмо: "...Нефедов... сообщает, что у него была сестра Маргарита, по мужу Зацепина..."
– Да что же это такое?-прошептала Вера Михайловна и поглядела по сторонам.-Неужели мамин брат?..
Она еще раз перечитала письмо, чтобы узнать адрес этого Нефедова. Но, кроме. Вырицы, других координат не было.
Вера Михайловна схватилась за бумагу: "Во-первых, пусть напишет на мою ленинградскую квартиру. Во-вторых, сообщи его адрес".
На работу Вера Михайловна приехала взволнованная. Старшая сестра еще сильнее взволновала:
– Зайдите прямо сейчас же к Вадиму Николаевичу.
– Хорошо, что
– Садитесь сейчас в мою машину и поезжайте к профессору Жарковскому, гинекологу. Вот Ольга Леонидовна знает, куда ехать, и вам поможет.
Вера Михайловна закусила губу. Заметив ее крайнюю растерянность, Крылов, опять-таки на ходу, провожая ее к двери, объяснил:
– Видите ли, я вчера как раз с ним встречался. Ну, и говорил о вас, о вашей судьбе, обо всех деталях. Это наш корифей по акушерству и гинекологии. Так чтотьфу,тьфу,тьфу!
Только в машине Вера Михайловна пришла в себя, собралась с мыслями и поняла, в чем дело. Разговор с Крыловым был давний, ещё в день поступления Сережи. Он ее обо всем расспрашивал, в том числе и о детях.
Почему один? Она без желания отвечала, не придавая значения разговору. А он, оказывается, помнил.
"Теперь уж что? Не выпрыгивать же из машины?!"- подумала она, в душе довольная, более того, умиленная заботой Крылова.
У профессора Жарковского тоже была своя приемная, где сидели люди, свой кабинет, куда прямо с ходу и вошла Ольга Леонидовна. А через минуту пригласили Веру Михайловну.
Жарковский ее удивил моложавостью, веселыми искорками в глазах, стройной, спортивной фигурой. Ей даже на мгновение стало неловко от мысли, что она должна будет раздеваться и показываться этому человеку. Но она уже приучена была к подобным осмотрам, да и Жарковский сразу же так поставил разговор, что та капелька стыда, что появилась было у Веры Михайловны, мгновенно исчезла.
Профессор тщательно и долго расспрашивал Веру Михайловну и еще дольше и внимательнее смотрел ее, а потом вышел к столу, где все это время сидела Ольга Леонидовна, и заговорил с нею, перемежая речь латинскими, непонятными Вере Михайловне словами.
Пока она одевалась, слышала весь этот разговор. Из него поняла: в общем, надежда есть, необходимы стимуляторы и курс лечения, и еще что-то, и еще. Обо всем этом Жарковский говорил с Ольгой Леонидовной, а не с Верой Михайловной, и она в какой-то момент вдруг почувствовала себя маленькой девочкой, о здоровье которой говорят со взрослыми, и удивилась этому чувству и своему странному положению опекаемой. Но восстать против этого не могла. Обстоятельства не позволяли. Уже с самого начала она волей-неволей была поставлена в непривычное ей положение опекаемого человека.
– Что ж, попытаемся вам помочь, - произнес Жарковский, когда она вышла из-за ширмочки и подсела к столу.-Вам нужно будет сделать кое-какие анализы,-он подал ей направление.-Вот это лекарство,- он подал рецепт,-но его, вероятно, нет в аптеках. В следующий раз загляните ко мне. Я попытаюсь достать его.
И два раза в неделю, пожалуйста, на процедуры.
– Благодарим, - сказала за Веру Михайловну Ольга Леонидовна. Она выполняла поручение Крылова, и на нее нельзя было обижаться.
– Спасибо, - только и осталось сказать Вере Михайловне.