Весенний снег

Дягилев Владимир

С этого дня дважды в неделю она на машине Крылова ездила в клинику Жарковского. Ездила одна, уже без сопровождающих.

Глава четвертая

Сережа благополучно перенес маленькую диагностическую операцию. Через два дня после нее он огорошил мать вопросом:

– А когда будет большая, настоящая?

Она поразилась, но ответила спокойно:

– Придет время.

Многое в клинике стало для нее открытием. А больше всего-необычное отношение к счастью. К этому слову, к этому понятию. Здесь оно представлялось совсем по-иному, чем за стенами этого-дома, у здоровых людей. Здесь счастьем считали то, что тебя положили в клинику, то, что тебя посмотрел сам профессор,

то, что тебя начали готовить к операции, и особенно то, что назначили на операцию. Укол-счастье, боль-счастье, и даже операция, грозящая смертью,-счастье. Когда об этом говорили взрослые люди, когда*они оживлялись перед операцией и в глазах у них появлялись огоньки надежды, это Вера Михайловна еще могла понять и принять. Люди намучились, настрадались, они готовы на все, только бы избавиться от мучений. Но чтобы дети, эти пяти-, шестилетние крохи.. . Чтобы они просились на уколы, на боль, на страдания, чтобы они мечтали об операции-этого она уже не могла понять. Точнее, понять могла, но принять, примириться-нет.. . Чтобы ее Сереженька мечтал об операции... Чтобы он...

– Придет время, - повторила она и, закусив губу, погладила сына по голове и вышла из палаты.

Появился Аркадий Павлович. Дети загалдели, потянулись к нему с вопросами:

– А мне уколы еще будут? А сколько?

– А когда меня повезут??

– А вы сказали, что через педелю.

Вера Михайловна слушала этот шум, эти дикие в других условиях слова, а из- головы не выходил вопрос Сережи: "А когда большая будет; настоящая?"

"Значит, и он исстрадался? Значит, и он мечтает избавиться от своей болезни? И он готов на все, лишь бы быть здоровым?" Она спрашивала себя, потому что Сережа вроде бы не проявлял беспокойства, был терпелив и-сговорчив. А на самом деле...

Больных размещали продуманно, а не просто как попало, не просто где освободится койка. И особенно продуманно раскладывали по палатам детишек. В общем-то, детских палат-более маленьких и уютных-было три.

Но детишки лежали и во взрослых палатах, и в мужских, и в женских.

Мудрость размещения - это была идея заведующего клиникой, и состояла она в следующем. Больных всячески перемешивали и по диагнозу, и по состоянию, и по характеру. Таким образом, получалось, что в одной палате находились,те, кто еще ожидал операции, и те, кто уже перенес ее, люди, впервые попавшие в больничные условия, и ветераны, проведшие здесь чуть ли не треть жизни, те, кто боялся даже пустячного укола в палец при взятии анализа крови, и те, кто прошел через такое, что и не верилось, что человек может через такое пройти.

Особенно сложно было узнать и уловить при приеме характер. Крылов частенько повторял на пятиминутках:

"Будьте немного психологами, хотя вы и хирурги".

"Уловить характер", как тут говорили, дело не простое.

Для этого у хирурга нет ни времени, ни возможности.

Поступает человек-его класть надо. А вдруг он окажется занудой, капризулей, неуживчивым типом? Тут никакие характеристики со службы не помогут, потому что здоровый человек на работе-это одно, а больной, находящийся в больнице,-совсем другое. "Это, видите ли, две большие разницы",-шутил Крылов на пятиминутках.

Тем не менее опыт, приобретенный с годами, научил хирургов довольно успешно создавать "здоровые коллективы", хотя, конечно, это звучало каламбуром в стенах клиники.

Вера Михайловна видела результат всей этой незаметной, но необходимой работы по психологической подготовке людей. Сказалась она и на ее Сереже.

Она стала приглядываться

и замечать, что и другие ребятишки тоже не боятся предстоящей операции, а ждут се и жадно впитывают каждое слово тех, кто перенес ее.

– А засыпание делают еще до операции,-однажды среди разговора сообщил ей Сережа.
– Нам Митя рассказывал.

– А правда, что сердце из груди вынимают?
– спросил он ее в следующий раз.

Веру Михайловну поражали не сами вопросы, а тон, каким они были заданы, совершенно спокойный, ровный, без тени испуга.

Им, этим крохам, предстояло испытать страдания, быть может, умереть и вновь воскреснуть. А они не боялись этого. Они жили ожиданием. Оказывается, к предстоящим страданиям тоже надо готовить!

Раньше Вера Михайловна что-то слышала об этом.

Сейчас видела, сопереживала. И она-то как раз и волновалась и страдала, хотя не ей, а ему предстояла страшная операция.

И еще раз он спросил ее:

– Ну, мам, когда?

– Есть же, кто раньше тебя поступил... Вот Ванечка, например.

Сережа скосил на нее свои большие взрослые глаза и кивнул: понял.

Выступление Крылова на совещании состоялось. Говорил он, как всегда, негромко, без остроумия и ораторского блеска, но мысль его была новой и необычной.

И люди, привыкшие к его неброским докладам, уловили его- мысль и внимали ей. Выступление звучало доказательно и произвело впечатление. Это было видно не только по тому, что ему в конце аплодировали,- но и по той тишине, что стояла в аудитории, а главное, по выражению лиц его вечных оппонентов. Например, Горбачевского. Последний сидел в президиуме, рядом с трибуной, но старался не смотреть на Крылова и ничем не выдать своего неудовольствия. И вот это-то стремление сдержать свои эмоции уловил Крылов.

В перерыве к нему подходили малознакомые и совсем незнакомые люди, благодарили, жали руку. Главный врач доцент Рязанов, отыскав его в толпе, шепнул:

"Кажется, прошло. Проглотили".

А потом как-то так повернули совещание, что предложение Крылова судить о работе клиник и больниц не только по обычным, общепринятым показателям, но и по тому, сколько вылечили так называемых безнадежных и скольким тяжелым не отказали, это предложение, встреченное вроде бы одобрительно, как-то незаметно оттеснили, будто бы и забыли о нем. И лишь в конце, заключая, шеф, крупный деятель из Москвы, вспомнил о словах Крылова и сказал: "А вы знаете, над этим следует подумать. Конечно, не с кондачка, но.. . подумать следует".

На следующий день Крылову позвонил доцент Рязанов.

– Ехать надо,-сказал Рязанов.-Шеф приглашает. Смотри... не очень...

– Слушаю, товарищ начальник,-иронически-шутливо ответил Крылов и бросил трубку.

Дел в клинике было много. Ехать ему не хотелось.

"А может, насчет аппаратуры удастся?!"-блеснула

мысль.

– Леночка!-крикнул он секретарше.-Дайте-ка всю документацию по аппаратуре.

Шеф и издали-то казался человеком громоздким, а вблизи он и совсем напоминал слона. Крылов почувствовал себя перед ним лилипутом.

Шеф медленно вылез из-за стола и подал руку. Крылов посмотрел на его крупное лицо с мясистым носом, в его серые с умными огоньками глаза и подумал: "А он добряк".

– Так вот. Захотелось пообщаться тет-на-тет, как говаривал мой старшина, - без предварительных экивоков начал шеф.
– Есть мысль в вашем предложении.

Есть, - подтвердил он и насупился, что совсем не шло ему и никак не вязалось со всем его добродушным видом.
– Но дать "добро" на это не можем.