Весенний снег
Шрифт:
Однажды Нюшка умилилась и даже прониклась к Вере Михайловне некоторым уважением. Пришла она вечером, заглянула в детскую палату, а там необычная тишина. Вера Михайловна сказку читает. Тосковала она по учительской работе, по детишкам. Вот и решила хоть чем-то заняться таким, что напоминало бы ее любимое дело.
– Ну, ты... ёксель-моксель" - только и сказала Нюшка, когда Вера Михайловна, пожелав ребятишкам спокойной ночи, вышла в коридор.
А в следующий раз Нюшка расплакалась. Вере Михайловне тяжелый больной из одиннадцатой палаты флакончик духов в кармашек сунул и яблоко преподнес.
Вера Михайловна,
Вера Михайловна, не раздумывая, увлекла ее на лестничную площадку .и передала этот подарок-духи и яблоко. И тут Нюшка заплакала.
– Думаешь, что... Думаешь, от хорошего со всем этим говном возишься? У меня их двое, и вот...-Она, не стесняясь, задрала подол -и показала ноги, перетянутые, как жгутами, надувшимися темно-синими венами.
В общем, отношения наладились. Вскоре Веру Михайловну все полюбили на отделении...
Лишь с одним человеком у нее никак не налаживались отношения. Об этом знали только она и он, но все равно Вере Михайловне было неприятно. Этим человеком был Алексей Тимофеевич Прахов, второй профессор, правая рука Крылова. То есть ничего особенного между ним и Верой Михайловной не происходило, никаких стычек, никаких конфликтов, со стороны никакой натянутости никто и не замечал. Они здоровались, говорили, что надо по делу. Но она-то знала, что что-то не так. Ведь Вера Михайловна жила у него в доме почти месяц, он устраивал Сережу в клинику, к нему первому в этом городе она обратилась за помощью, и он оказал ее.
"Может быть, я его в чем-нибудь подвела?-думала Вера Михайловна, стараясь разгадать причину таких отношений.-Или, может, он не рад, что я тогда объявила о нашем знакомстве? О его участии в нашей судьбе? Так все равно выяснилось бы... Документы есть..."
Она даже собиралась подойти и напрямик поговорить с Алексеем Тимофеевичем. Однажды сделала попытку, выждала его в коридоре, поздоровалась, спросила, как поживает Виолетта Станиславовна.
– Нормально,-бросил он и прошел не задерживаясь.
Вера Михайловна прикусила губу.
Нюшка и тут как из-под земли вынырнула.
– И не подумай,-зашептала опа.-Кобелище. Из глазной сестричку сбил с толку. Он все за молоденькими, ёксель-моксель.
Зато с ле.чащим врачом Сереженьки, Аркадием Павловичем Чеботарииьш, Вере Михайловне повезло. Вначале он казался ей слишком строгим и серьезным. Ходит быстро, будто всегда торопится, слушает с лицом каменным, только бровями поводит. И говорит негромко, ровно и не очень внятно, точно ему шестьдесят, а не тридцать. Но потом, приглядевшись, она поняла, что не один Аркадий Павлович, а все в этой клинике ведут себя так-строго и серьезно. Здесь не улыбаются понапрасну, как у Горбачевского. Здесь унылости нет, но и показной приветливости тоже нет. А сам Аркадий Павлович, оказывается, разный. С детьми он преображается, становится другим человеком: шутит, смеется, ребятишек смешит.
Приходит на обход, спрашивает, как кто спал, что во сне видел.
– А я тебя, Миша, видел. Будто бы ты па жирафе ехал, на самой голове сидел и за уши держался.
Сердцем учителя Вера Михайловна почувствовала:
Аркадий Павлович любит детей. И это сблизило их душевно. Вскоре Аркадий Павлович узнал, что она читает детям сказки, а чуть позже-и о ее настоящей профессии. Это еще
Аркадий Павлович не посвящал Веру Михайловну в тонкости и подробности аналиаов и обследований, как это делала Нина Семеновна, только говорил:
– Картина проясняется. Еще необходима маленькая операция: давление в самом сердце измерить.
– Так там же мерили.
– Во-первых, прошло время, а во-вторых, у нас свой подход и своя оценка результатов. Операцию-то нам делать.
Слово "операция" оживляло Веру Михайловну, но не настолько, чтобы вернуть ту веру, что переполняла ее тогда, в той клинике. Сейчас она даже не была уверена, действительно ли состоится операция. Но ее и не пытались убедить в этом. Тут просто работали. Сереже делали то же, что и другим детям с этой болезнью.
Вера Михайловна как бы вжилась в жизнь клиники, увидела ее изнутри, и этот взгляд изнутри помогал ей и придавал силы. Особенно на нее подействовал один случай, свидетелем которого она оказалась.
Дети есть дети. И даже тяжко больные, они иногда шалят. Сосед Сережи Ванечка, худенький, как цыпленок, как-то заигрался, забылся, закричал, запищал, замахал руками, и в самом деле изображая цыпленка, и вдруг повалился-на пол. Ребята замолкли. Это гробовое, внезапно наступившее молчание и привлекло внимание Веры Михайловны - она пол как раз напротив палаты в коридоре подтирала. Вбежала она в палату, подхватила Ванечку и в ординаторскую. Там доктор Перевозчикова сидела. Она спокойно сделала мальчику укол, спокойно уложила его на топчан, укрыла байковым халатом.
– Обычный случай при тетраде, - сказала она.
– С вашим такого не случалось? Сознания никогда не терял?
– Не случалось,.- шепотом ответила Вера Михайловна.
Ошеломленная этим происшествием, она в тот же вечер поехала на главпочтамт, обо всем написала Никите.
"Вот и такие дети лежат. Их держат, на что-то надеются". Она хотела приписать ободряющие слова, но удержалась, не написала,чтоб не сглазить.
Дома ее ожидала Зинаида Ильинична Зацепина. Старики тоже обрадовались ее приходу.
– Да что же это ты? Уже трое суток не появлялась, - засуетилась Марья Л^ихайловна и без лишних приглашений стала накрывать на стол.
– Заработалась, не до нас ей,-только и сказал Федор Кузьмич.
Он в какой-то мере был прав. Сейчас клиника для Веры Михайловны была всем. Там находился ее Сережа. Там была ее работа. Там решалась ее судьба. И она - именно там, среди больных, ждущих ее помощи людей, чувствовала себя лучше.
Помимо ощущения своей полезности и необходимости было еще и другое, что облегчало ее существование. Живя по чужим квартирам, напряженно ожидая результатов обследования, решения врачей о судьбе сына, она была одна со своим горем, со своими мыслями, она видела необычность, исключительность, тяжесть одного, своего случая. Сейчас она знала, что есть и другие дети с той же болезнью, еще более тяжкой, чем у ее Сережи, - с черными ноготками, те, что даже сознание теряют. Но их держат, значит, на что-то надеются... Эти наблюдения и ее общение с другими больными детишками, это сознание, что их положили не зря, а с надеждой, хотя они выглядят и хуже ее сына, это спокойствие, с каким относятся к ним в клинике, - все вместе действовало на Веру Михайловну утешающим образом.