Шрифт:
Николай Строковский
Вешний цвет
Странную легкость, почти невесомость, когда ветер, казалось, мог отделить ее от уплывающей из-под ног земли и вместе со снежной пылью понести вдоль улицы, Ксена ощутила незадолго перед защитой дипломных проектов. Потом это чувство сменилось другим. Еще недавно взбегавшая без малейшего усилия на пятый этаж, она теперь останавливалась на каждой площадке, слыша беспомощные перестуки сердца, готового надорваться
Постельный режим. Электрокардиограммы. Ее стол заняли пузырьки и коробочки.
А за морозно-парчовыми стеклами, с фантастическими цветами из мира детских сказок, жизнь продолжала свой бег. Товарищи рассказывали о защите проектов. Так интересно… Дипломантам аплодировали, совсем как в театре, и подносили цветы. В деканате оформляли направления.
А она, словно подбитая птица…
Порой она и себя видела в дороге, на новом месте, среди новых людей, на работе, и сердце больно замирало от волнения…
В комнате уже изучено все до малейшей царапины. Она знала каждую трещину на потолке, затеки гипса в карнизе, пятнышки на обоях. Знала каждую ветку осокоря: он стоял на обочине тротуара, она наблюдала за ним через окно изо дня в день. Ей казалось, что ветви, как люди, имели свое лицо, характер, повадку. Когда налетал ветер, не все одинаково встречали опасность: слабовольные склонялись, смелые вступали в единоборство. Но были и такие, которые ни единым движением не обнаруживали себя, словно буря их не касалась. Только изредка они отряхивались и снова погружались не то в раздумье, не то в тягучую дрему.
Весной отец принес путевку, Ксене предстояло ехать в Кисловодск.
Пришлось уступить, хотя уезжать очень не хотелось.
В поезде холодные струи воздуха процеживались сквозь щели окна, когда Ксена прижималась лбом к стеклу. И лицо ее пачкали точечки черной копоти.
Подобно рулону бумаги, раскатывалась приснеженная дорога; отбегали дома, будки, все стремительно уносилось назад. Только неподвижными оставались провода; хорошо натянутые, они чуть провисали; назад отбегали лишь телеграфные столбы с белыми, блестящими при луне изоляторами, на которых кое-где примерзли комочки снега.
Она укладывалась на свою полку, поезд шел, мерно покачиваясь, вразвалочку, было удобно лежать и ни о чем не думать.
В санатории она зарегистрировалась, приняла душ, старушка-няня вытерла ей мохнатым полотенцем спину. Старушка назвала полотенце процедуркой. Это показалось смешным, однако уже через минуту она не могла вспомнить, что же вызвало её смех.
Идя рядом с другой няней, несла чемодан в дальний— первый — корпус, похожий на дачный домик, затем что-то ела в большой столовой, в которой было мало людей, но много света и цветов.
Выполнив, наконец, все, что от нее требовалось, с облегчением вздохнула, ложась на койку в своей комнате.
Ее
Подложив под голову расслабленные руки, Ксена рассматривала жилье, чтоб хоть чем-нибудь занять себя.
Строго. Даже излишне строго, как в средней гостинице. Хороши занавески. Шелковые, лимонно-желтые, густо-канареечные в сборках, они были нежно-зеленоватые там, где просвечивались.
Пока разглядывала зеркальный шкаф, небольшой письменный стол, тумбочки, за окном потемнело. На полу мягко размылись лучи, и Ксена услышала дробное постукивание по жестяному козырьку окошка.
Нежданный дождь шел, не прибавляя и не уменьшаясь, редкий, отдельными хорошо заметными каплями, и мокрые ветви деревьев ритмично покачивались.
Почти черные, как скворцы, скакали воробьи по дорожке, чего-то ища, а может быть, пошаливая. Обленившийся кот, утративший величавость своих предков, проплелся в сторонке, волоча по земле длинный грязный хвост.
Дождь рождает множество звуков, подобно симфоническому оркестру. Звенит водосточная труба. Ворчит скамья на асфальтированной дорожке. Камни хлестко отбивают удары. Смеется жирная черная земля. Шумят струйки в крохотных ручейках, пенящихся, как большие потоки. Удары раздаются не одновременно, и звуки всякий раз меняются.
Дождь шел и шел, капли напомнили ей дробинки, их было множество, и старший брат, страстный охотник, мог бы зарядить ими все свои гильзы, ей не пришлось бы бегать по магазинам за дробью, как частенько бывало.
В дождевой симфонии она различает ведущие голоса и уходит за ними вдаль. Вот появилось нечто новое: капли ожесточенно наклевывают жестянку, которую отыскали на балконе. Что-то зачавкало рядом, а у окна кто-то тихонько постукивал, настойчиво, с равными промежутками. Видимо, Ксена уснула, потому что, когда открыла глаза, увидела Полину Петровну, мокрую, розовую, с облизанной черной головой, похожей сзади на обугленную головешку. Полина Петровна вытирала обнаженные руки и, считая, что за ней никто не наблюдает, любовалась своим отражением в зеркале, поворачиваясь к свету то лицом, то спиной, то боком.
Они встретились глазами, но Полина Петровна не смутилась.
Спала?
Нет, Ксена не спала. Так, просто лежала, задумавшись. Ее утомила дорога.
Она спала? А кто похрапывал? Она боится, когда храпят…
Полина Петровна стала жаловаться на непогоду. Неудачно приехали. Вот в августе! В сентябре! А весной здесь сплошные дожди. И отдыхающих мало. И ни одного интересного. Правда, есть один, но он какой-то не от мира сего. К нему она не нашла дорожки…
Ксену покоробило.