Весна (Дорога уходит в даль - 3)

Бруштейн Александра Яковлевна

И подруги мои тоже. Нам просто неприятно обманывать этого милого человека, который так сочувственно относится к нашим болезням.

Забыла еще сказать, что Агриппина Петровна очень беспокоится о тех, кто по болезни не приходит в институт: она справляется у подруг заболевшей девочки, передает ей приветы... Не знаю, почему и отчего Агриппина Петровна такая белая ворона среди черных галок - наших синявок. Не знаю, потому что она в нашем институте служит первый год, приехала из какого-то другого города. О ней ничего не знает даже Меля, а уж она знает всегда все и обо всех! Но, хотя нам ничего не известно о прошлом Агриппины Петровны, Меля с уверенностью пророчит ей печальное

будущее: "Эта здесь не заживется, - каркает Меля.
– Ее живо сожрут!"

Словом, Агриппина Петровна - миляга. И мы к ней, первой из классных дам, относимся с симпатией. Даже то, что Агриппина Петровна выговаривает некоторые слова с местным твердым белорусским акцентом: "Почему вы такая роетропанная?

Пригладьте волосы!", "Не стойте под дверами!", "Не рассказывайте мне сказку про курочку рабу!" Или: "Возьмите трапку, сотрите мел с грозном доски!", - даже это кажется нам симпатичным. В этом есть какая-то простонародность, домашность, что ли. Мне Агриппина Петровна чем-то напоминает Юзефу с ее говором. А главное, это будничное произношение говорит о том, что Агриппина Петровна не фрейлина высочайшего двора, и это нам тоже симпатично.

Конечно, мы с первых же дней присваиваем Агриппине Петровне кличку. Без этого у нас ведь нельзя, хотя, конечно, нет ничего глупее, как давать клички (да еще иногда насмешливые!)

хорошим людям. Но в первые дни ученья мы ведь еще не знали, что Агриппина хорошая. И прозвали ее Гренадиной Петровной. Это за могучий рост (она ростом гораздо выше, чем самые высокие из наших синявок! Почти одного роста с французом Регамэ!). И еще за то, что ходит она грудью вперед, как гренадер на параде. Но это не злая кличка, весь класс произносит ее добродушно.

В общем, угораздило же меня отдавить мозоль единственной симпатичной синявке!

Теперь я расхлебываю последствия своей неуклюжести. Гренадина не делает мне ничего дурного, не придирается ко мне - этого нет. Но она со мной не разговаривает, не шутит, как с другими девочками. Она вообще не смотрит в мою сторону, видно, ей и смотреть на меня неприятно...

Своим огорчением я делюсь с папой.

– Может быть, мне поговорить с ней, объяснить ей, а?

– Что ты будешь объяснять? Что ты не нарочно отдавила ей ногу? Это слишком глупо - это она сама, наверное, понимает. А извиняться все снова и снова - помнишь, как у Чехова в рассказе "Смерть чиновника"? Маленький чиновничек в театре нечаянно обчихал лысину сидевшего впереди важного лица.

Важное лицо не обратило на это внимания. Но огорченный чиновничек стал везде подстерегать важное лицо, извиняться, умолять о прощении. Он так надоел важному лицу, что оно вспылило, накричало на чиновника, прогнало его к черту. Чиновник вконец расстроился - и помер!

Мы с папой смеемся, но мне все-таки грустно.

Так проходит больше месяца. И настает наконец день, когда в отношениях Гренадины со мной наступает перелом. Враждебность, или, вернее, предубежденность ее против меня, достигает высшей точки и начинает спадать, как полая весенняя вода...

Вот как это происходит.

Глава девятая. ТАЙНЫ! ТАЙНЫ!

Перед началом урока с парты на парту переходит записка, нацарапанная печатными буквами:

ЗАНИМАЙТЕ ЛАПШУ РАЗГОВОРАМИ!

Это означает, что сегодня многие не приготовили урока и надо выручать их всеми силами: задавать преподавателю глупейшие вопросы, слушать его глупейшие (и до невозможности многоречивые!) ответы, опять спрашивать, опять внимать, а время пока будет течь да течь.

Предмет, преподаваемый Лапшой, называется "Русский

язык". Но в него входят не только грамматика (этимология и синтаксис - с ними покончено еще в младших классах), но и церковнославянский язык, теория словесности, русская литература и даже небольшой курс логики. Программа как будто обширная, но преподает учитель так скучно, буднично, безрадостно, что у нас в головах ничего не остается из пройденного. Все это как овсяный отвар, который дают детям при сильных поносах: как будто что-то влили в рот, как будто ребенок что-то глотал, как будто чего-то поел, но, так как овсяный отвар мнимопитательное вещество, он создает у больного только иллюзию еды (это хорошо!) и вместе с тем не приносит вреда (это тоже отлично!). Так и наши уроки - в особенности по русской литературе: они создают впечатление ученья и не приносят вреда, как мнимопитательные вещества. Но это, конечно, совсем не хорошо...

Сегодня мы должны как можно искуснее "заговаривать зубы" Лапше, чтобы он как можно дольше не спрашивал урока.

Незаменимой искусницей в таких делах оказалась наша "новенькая" - Люся Сущевская. Она и начинает представление.

– Василий Дмитриевич, - говорит она очень вежливо и приветливо, встав в своей парте, - пожалуйста, будьте так любезны, посоветуйте, какие книги нам читать дома по русской литературе... Например, Чехова?

На поеденном молью "фасаде" Лапши появляется выражение сдерживаемого неудовольствия.

– Чехова - нет!
– отвечает он кратко.
– Не рекомендую.

– Почему, Василий Дмитриевич?
– спешу я на подмогу Люсе Сущевской. Почему не Чехова?

Лапша обиженно пожимает плечами:

– Незначительный писатель, госпожа Яновская! Автор мелких юмористических рассказиков... Что же тут изучать?

Мы с Люсей, Маней, Варей напоминаем Лапше о том, что, кроме "мелких юмористических рассказиков", Чехов написал "Дуэль", "Скучную историю", "Чайку"...

В "Чайку" Лапша вцепляется, как ястреб. Сейчас ее хрупкие косточки захрустят под его зубами.

– Вот, вот именно! "Чайка" провалилась в Санкт-Петербургском Императорском Александрийском театре! С позором провалилась, с треском... Приступим к нашему уроку, уважаемые госпожи!

Дело плохо - диспут по русской литературе грозит иссякнуть.

Варя спешит подбросить хворосту в начинающий угасать костер.

– А Некрасова, Василий Дмитриевич, читать нам?

– Помилосердствуйте, госпожа Забелина!
– стонет Лапша, словно его спросили, надо ли читать стихи поэта Кискина или романы прозаика Тютькина.
– Помилосердствуйте! После возвышающих душу творений Ломоносова, Державина, Карамзина, Жуковского, Пушкина, Лермонтова... И вдруг Некрасов! Певец лаптей и портянок! Конечно, - оговаривается Лапша, "Крестьянские дети", "Дедушка Мазай" - это недурно.

Но все остальное... Приступим к нашему уроку.

Люся Сущевская делает отчаянную попытку еще немного затянуть разговор с Лапшой:

– А вот, говорят, есть новый писатель... Максим Горький. Я сама не читала, но все говорят: замечательный писатель!

Лапша начинает свирепеть.

В его тусклых гляделках загораются обиженные огоньки. На бесцветных щеках выступает кирпично-оранжевый румянец.

– Мак-си-ма Горь-ко-го?
– переспрашивает он с величайшим пренебрежением.
– Горько-го? Такого писателя, виноват, не знаю-с. И не желаю знать-с! И вам не рекомендую знакомиться!.. И прекратим бессмысленное сотрясение воздуха - займемся нашим сегодняшним уроком.