Весна в Крыму (Преображение России - 15)
Шрифт:
Увидя Ваню, которого не ожидала, конечно, встретить, она быстро спрятала стул за спину, но Епимахов махнул ей рукой и прикивнул, и эти жесты мужа она поняла без слов.
– Кто сломал?
– спросил Епимахов.
– Дурак наш, - кто же еще?
– отвечала она, глядя не на него, а на Ваню, так как поняла уже, что хозяину дома все известно.
– Каким же образом?
– спросил Епимахов.
– Таким, очень простым: в собаку бросил стулом, - в ту, какая на него и не тявкнула даже, - бойко объяснила она.
– А три стула вы, значит, продали?
– спросил Ваня.
– Этого, конечно, как колотого, никто не взял,
– Давайте деньги сюда!
– крикнул Ваня.
– Что-о-о?
– изумилась жена Епимахова.
– Как это так, деньги чтобы вам?
– Очень просто!
– Стулья мои, а не ваши!
– А продала их я, а не вы, - вот что! Я их на базар тащила, а вы у себя барином сидели!
И вдруг, как бы испугавшись, что деньги у нее сейчас будут отняты, или отнято то, что ей удалось купить на базаре, она с большим проворством выскочила из комнаты, а на ее месте оказался дурачок, ее сын, который выхватил из кармана свой игрушечный пистолет, навел его на Ваню и щелкнул раз, потом другой раз и третий.
Однако когда Ваня сделал шаг к нему, он выскочил с материнской поспешностью, не успев сказать своего: "Есть еще один!" - не успев захлопнуть за собою дверь.
Ваня так был озадачен, что, уже не поднимая головы, сказал Епимахову:
– Сейчас пойду в полицию.
Однако Епимахов отозвался ему, когда он уже поднимался по лестнице:
– Зря, Иван Алексеич! Зрящая потеря времени! Нечего тут полиции делать. И нет теперь никакой полиции.
И как бы даже усмешка почудилась Ване в его словах.
Он тут же надел шляпу и плащ с блестящей застежкой в виде львиной головы, запер свою дверь и вышел на улицу, где и встретилась ему смертельно бледная молодая женщина, красивое лицо которой показалось ему почему-то знакомым.
3
Когда Ваня подвозил к своему дому Наталью Львовну, он увидел дурачка Епимахова, стоявшего точно на часах перед своею входною дверью; как только извозчик остановился перед домом, дурачок юркнул в дверь. Ваня провел Наталью Львовну узким коридорчиком на крутую лестницу, а дверь на эту лестницу закрыл на задвижку. Теперь ему было не до жильцов: он вел к себе натурщицу для русалки. А так как его все-таки беспокоило, не толста ли эта натурщица, то первое, что он сказал ей, когда ввел ее к себе, было коротенькое:
– Раздевайтесь!
– И он сам помог ей снять шубку.
Живя два с половиной года в доме мужа, Наталья Львовна не успела располнеть, а два лишних платья, напяленные ею на себя при отъезде, она сняла сама, так как они очень ее стесняли, тогда Ваня восхищенно пробасил:
– Вот повезло мне! Вот так повезло!.. Все равно, как Сурикову, когда он своего "Меншикова в Березове" писал!.. Меншиков-то задуман как и надо, а где же для него натура? Ходит Суриков по питерским улицам, - во все глаза смотрит... И вдруг - вот он идет, великан - на голову выше всех, кто по Невскому проспекту движется, и подбородок бритый и с хороший кулак величиной, и усы подрезанные и с небольшим задором, как у Петра Великого, и в шляпе с короткими полями, одним словом лучшего желать нельзя, - есть натура! Повезло!.. Идет Суриков за великаном этим следом, спешит, упыхался... Тот, наконец, подошел к одному дому и на лестницу, - Суриков за ним! Тот на третий этаж, - Суриков не отстает... Тот перед дверью остановился, ключ из кармана вытащил, - Суриков ждет... Тот в дверь свою входит, - Суриков
Наталья Львовна теперь не была уже такой бледной, как при встрече с Ваней; она порозовела, большие красивые глаза ее блестели по-девичьи, и Ваня с самым искренним увлечением подвел ее к занавесу, который писал, и сказал торжественно:
– Вот, видите? "Русалка на ветвях сидит..." Здесь именно вы и будете сидеть. Именно вы!.. А то, знаете ли, один здешний художник написал для занавеса театрального такую русалку, что один из купцов здешних очень метко сказал о ней: "Грузоподъемная милочка!" Я того занавеса не видел, правда, но представляю ясно... Что же это за русалка, ежели она "грузоподъемная"?
– Я очень рада, что могу быть вам полезна, - сказала Наталья Львовна.
– Что? Рада?.. Хочется плавать на ветвях?
– обрадовался Ваня.
– Но ведь вы куда-то шли...
– Нет, я никуда не шла, - твердо ответила она.
– Так что можно, значит, не вот теперь, с приходу, начать вас писать? не скрывая этого, восхитился Ваня своей удаче.
– Разумеется, можно и завтра, - сказала Наталья Львовна, потом, прикачнув головой, добавила: - Можно и послезавтра.
Глядя на нее восторженно-выразительно, Ваня положил обе руки на ее покатые хрупкие плечи, она же продолжала с виду спокойно:
– Завтра мне надо будет получить полторы тысячи здесь в банке, - этого нам хватит пока, на первое время... А там подумаем, как нам устроиться дальше.
– Что же это, позвольте?
– ошеломленно забормотал Ваня.
– Значит, мне повезло гораздо больше, чем Сурикову? А муж ваш?
– вспомнил он вдруг.
– Он что же, - убит, как Дивеев?
– Да, он убит... для меня убит... Хотя для себя и жив... Он стал мне невыносимо ненавистен.
Говоря это, Наталья Львовна не выбирала слов: они появлялись сами.
– А если бы я не встретился вам на улице?
– невольно вырвалось у Вани.
– То я нашла бы вас завтра сама, - объяснила ему она.
– Это ничего не значит, что вы не думали обо мне... Зато я все последнее время думала о вас... Я чувствовала, что очень побледнела, когда вас увидела, но это я от радости, а не от испуга...
– От радости?
– повторил Ваня, слегка пожимая пальцами ее плечо.
– Да, от радости, что вы идете и таким широким шагом, а не то, чтобы вас возили на тележке, - вот почему!
– Меня? На тележке? Почему?
– Потому, что от вашего отца слышала я там, у себя, что вы тяжело ранены... Вот мне и представилось: а вдруг в обе ноги!
– И вдруг их у меня отрезали? Вот так воображение!
– И Ваня привлек было ее к себе, но тут же отодвинул:
– Вы, значит, знакомы с моим отцом? Вот это для меня неожиданно!
Когда Наталья Львовна рассказала, как она познакомилась с Алексеем Фомичом, Ваня усадил ее на свой единственный диван и сел рядом, наклонив голову к ее голове.