Весна
Шрифт:
— Если бы вы пришли к выпускным экзаменам с недостаточными знаниями и происходило это по вашей собственной вине, я бы для вас палец о палец не ударил! Ленились, голубушки, небрежничали? Так извольте, как говорится, и саночки возить: проваливайтесь на экзаменах — так вам и надо! Но вы не были виноваты, вот в чем дело! — Помолчав минуту, Серафим Григорьевич продолжает: — Да, вы были невиноваты. И почему-то это никого в вашем институте не беспокоило. Вы шли на скандальный провал, и никто не хотел вам помочь! Это —
Мы молча киваем.
И тут же Юлия Григорьевна — она с тревогой следила за тем, как волнует Горохова этот разговор! — быстро и незаметно меняет тему. Она расспрашивает нас, где мы проведем лето, кто из нас собирается учиться дальше, чему и где.
Мы уходим от Гороховых совсем и окончательно обвороженные этими — мы это чувствуем! — чудесными людьми.
Уже в передней, прощаясь, Люся обещает, словно утешая хозяев:
— Мы к вам еще придем!
— Непременно! — подхватывает Катюша Кандаурова.
Около кладбища нас ждут наши друзья гимназисты: Леня, Гриша Ярчук, Макс Штейнберг. И Диночка с ними. У мальчиков сегодня тоже был выпуск. Макс и Гриша получили золотые медали.
Мы стоим все у могилы, у простого, успевшего уже потемнеть креста с простой надписью:
НАШ АЛЕКСАНДР СТЕПАНОВИЧ
Стоим и молчим. Не надо ничего говорить — у всех одни и те же мысли, одни и те же воспоминания.
Я смотрю на Люсю… «Помнишь, — думаю, — как мы повстречались с ним в последний раз, случайно, в Екатерининском гквере?..» — «Да, — отвечают мне Люсины глаза. — Я еще тогда почему-то подумала: больше я егб не увижу…»
И еще я вспоминаю, как я тогда пожалела: почему мы не сказали ему ничего хорошего, приятного? Никогда, думаю, не нужно откладывать такие вещи! Вот не сказали мы Александру Степановичу ничего, а теперь уже поздно! И не узнает он никогда, как мы его любили…
Мы стоим над могилой Александра Степановича. И мне почему-то вспоминаются слова, сказанные как-то папой:
«Люди отличаются друг от друга тем, какая пустота образуется после них. Один умрет — все равно что стул сломался: покупают новый. Другой умрет — никем его не заменишь, никогда не забудешь!»
Пора уходить. Но Маня останавливает нас.
— Вот, — тихо говорит Маня, — постояли, вспомнили Александра Степановича… Все равно как поговорили с ним самим.
Все равно как на секунду услыхали его голос…
На улице Гриша Ярчук недовольно хмыкает:
— Мифтика это!
— Грифенька, фолныфко мое! — говорю я. — Это не мистика — это добрая память о человеке!
Ту же мысль читаю в глазах всех остальных. У девочек, у Лени… В глазах Макса Штейнберга, похожих на бархатные лепестки особенно темных анютиных глазок. Макс даже наморщил лоб, напряженно
Последний визит делаем мы с Леней вдвоем: к «нашему камню» — над железной дорогой.
Только опустившись в это кресло, естественно выдолбленное, промытое в камне столетиями дождей и снежных заносов, мы чувствуем, как мы устали. Денек выдался бурный, пестрый. Выпуск в институте, прощание с подругами. Веселый часок у Гороховых. Печальные мысли на могиле Александра Степановича…
От всего этого я очень устала. Мне хочется сидеть тихо, закрыв глаза, слышать, как шумит соседний лесок, как поют далекие паровозные гудки.
— Взглянет кто на тебя и меня, — мечтательно говорит Леня, — непременно подумает: влюбленные!
— Ну и пусть думают! На здоровье!
— А мы, по-твоему, не влюбленные? Нет?
— По-моему, нет!
— Ты уверена?
— Уверена!
— Очень жаль… — вздыхает Леня.
Мы немножко помолчали. Потом Леня снова начинает:
— Хочешь, я тебе скажу, о чем ты сейчас думаешь? Ты думаешь обо мне — «Такой чудесный наш Леня! Такой умный, красивый, талантливый!..»
— Ленечка, это не я о тебе думаю, это ты сам о себе думаешь! Разница?
— Не мешай, Шашура! Так вот, ты думаешь: «Какой этот Леня хороший…»
— И какой скромный! — подхватываю я.
— Так почему же ты в меня не влюблена? — недоумевает Леня.
— Не знаю, Ленечка.. — отвечаю я тихо — Давай помолчим, а?
Со всех сторон бесшумно ползут зеленоватые сумерки. Внизу, под нами, блестит рельсовый путь.
Мы сидим на камне. Леня берет меня за руку. Я приникаю щекой к его плечу. Хорошее, доброе плечо друга.
Издали доносится шум приближающегося поезда. «Иду-у-у!»
Из-за поворота показывается он — предвечерний поезд на Петербург! Большой черный паровоз солидно, хозяйственно топает по убегающим рельсам. За ним длинной змеей разворачиваются вагоны, весело постукивая: «Идем-идем-идем! В Петербург — в Петербург!»
Со своего камня мы провожаем поезд глазами. Вот он и ушел.
Поманил и ушел. Под нами снова пустая рельсовая дорога.
— Скоро и мы, — говорю я. — Уедем-уедем-уедем! В Петербург — в Петербург — в Петербург! Учиться-учиться-учиться!
— Вместе-вместе-вместе! — добавляет Леня.
Очарованными глазами смотрим мы сверху на дорогу. Она убегает все вперед, все вперед, далеко, далеко…
Благословенны дороги, по которым мы уходим в даль!..
Москва, 1958 — 1959 годы