Вестник, или Жизнь Даниила Андеева: биографическая повесть в двенадцати частях

Романов Борис Николаевич

Судя по всему, "Солнцеворот" Даниила Андреева был поэмой о Революции и Гражданской войне, о новой смуте, связанной "вихревым движением" с временами самозванцев. Поэтому некоторые строфы ее позже естественно вошли в "Симфонию о смутном времени" "Рух".

Но не только уроки домашнего ментора и старшего друга усваивал поэт. Поэзия двадцатых, и не одни Маяковский и Есенин, Хлебников и Волошин, но и Тихонов, Сельвинский, Пастернак, часто совсем чуждые его мироощущению и поэтике, так или иначе отзывались в его начальных опытах. А работая над "Солнцеворотом", Андреев с особым пристрастием читал размашистые поэмы Сельвинского, прежде всего "Уляляевщину", тоже поэму о смуте. "Слышал ли ты что-нибудь о нем? — спрашивал он брата о Сельвинском. — Хотя поэзия не ступала на эти страницы даже большим пальцем правой

ноги, — все же этот "поэт" — самое значительное, на мой взгляд, явление нашей литературы за последние несколько лет. Он чрезвычайно остроумен, и если разъять слово — то и остр, и умен (по — настоящему).

Он считает себя учеником школы Пастернака, но надо отдать ему честь, отнюдь не Пастернак. Кстати: твоей любви к Пастернаку не разделяю. Мне в оба уха напели, что это гениальный поэт, — но я, как ни бился, сумел отыскать в его книгах всего лишь несколько неплохих строф. Вероятно, я его просто не понимаю. Но мне претит это косноязычие, возводимое в принцип. Он неуклюж и немилосердно режет ухо. Но талантлив — несомненно, и жаль, что заживо укладывает себя в гроб всяческих конструкций".

Пишет он брату и о других новинках литературы: "Кроме Сельвинского, еще рекомендую: Чапыгина, роман "Разин Степан" — первый роман о России, заслуживающий названия "исторического"; Тынянов, "Смерть Вазир — Мухтара" — блестящий роман о Грибоедове и — "Кюхля" о Кюхельбекере. Писатель очень культурный, что ставит его выше огромного большинства наших литераторов, которые, не в обиду им будет сказано, при всей своей революционности, обладают, однако, куриным кругозором. Даже Шолохов — несомненный талант (читал его "Тихий Дон"?), но ведь интеллектуально это ребенок.

В последнее время у нас наблюдается острый интерес к Хлебникову. Появилось, наконец, 1–е собрание его сочинений, и среди поэтов циркулирует слух, что это — гений, которого в свое время проглядели. Не думаю, конечно, что гений, но черты гениальности — есть. Поэт интересный исключительно — но главным образом своими любопытнейшими экспериментами и исканиями".

В том же письме он делится с братом литературными интересами и предпочтениями: "…Нельзя ли достать у вас там Вячеслава Иванова что бы то ни было (если нет какого-нибудь собрания сочинений)? Здесь он стал величайшей редкостью и стоит бешеных денег. Если б тебе удалось его добыть — очень прошу, пришли: это один из моих любимейших поэтов, и я по — настоящему страдаю, не имея его постоянно под рукой.

Мандельштама я знаю скверно — его тоже очень трудно достать — как и Ин<нокентия>Анненского, которого я безрезультатно ищу вот уже 1 1/2 года. Вообще же, если хочешь знать, наконец, определенно, то ставлю точку над i: учителя мои и старинная и нержавеющая любовь — символисты, в первую голову — Блок…" [144]

Солнцеворот — 25 декабря, в этот день солнце поворачивает на лето, зима на мороз. В названии поэмы символика времени: солнце, как Божий лик, говорит, что мистическое время уже поворотило "на лето", а историческое, зимнее время явно поворачивает "на мороз". Не зная поэмы, подобный сюжет можно только предполагать. Но, прослеживая постепенно складывающийся в миропонимании Даниила Андреева образ времени, видевшего в нем то вихревые движения, то смену красных и синих эпох, с почти физическим ощущением мистерии непрестанного сражения сил тьмы и света, можно думать, что похожая мысль присутствовала и в его поэме "Солнцеворот".

144

Письмо В. Л Андрееву 25 августа — 6 сентября 1930.

Часть четвертая

ТРУБЧЕВСКАЯ ИНДИЯ 1930–1934

1. Первое лето в Трубчевске

В начале августа 1930 года Даниил Андреев, Коваленские, Малахиева — Мирович и Беклемишева с сыном, только

что окончившим физико—математический факультет Московского университета, отправились в Трубчевск.

Юрий Беклемишев в письме другу с бодрым юмором так описал путь до Трубчевска:"…в 20 ч. 10 я отбыл с Брянского вокзала… Когда на другой день я прибыл на станцию Суземка, то оказалось, что поезд опоздал на три часа и что поезд, идущий в Бобруйск, ушел. Следующий будет завтра. Катастрофа. Однако тут все могло бы кончиться более или менее благополучно, не будь со мной мамаши и ее чемоданов (впоследствии я подсчитал, что их было 6 штук, не считая мелких вещей). Моя мамаша, конечно, спаниковала, и вот через полчаса мы в компании четырех других товарищей по несчастью на паре колхозных суземских лошадей тронулись в Бобруйск (Суземки — Трубчевск, 50 верст по песку!). Мамашины чемоданы угрожающе грохотали за нашими спинами, связанные в какую-то фантастическую пирамиду предприимчивыми колхозниками. Встречные аборигены с удивлением и испугом смотрели на странное сооружение, медленно движущееся по песчаной дороге среди дремучих брянских лесов. Примерно каждые три версты происходили аварии, и мы ремонтировали наше сооружение. Всю дорогу нас сопровождали тучи слепней и комаров. Заночевать пришлось в пути, не доезжая 15 верст до Трубчевска, потому что лошади явно собрались подыхать. Ночевали на каком-то старом сене, съедаемые комарами. Всю дорогу у меня болел зуб. Однако, несмотря на все, я был тверд, как скала.

На другой день в 12 часов, промокнув под дождем, мы торжественно въехали в Бобруйск. Это удовольствие стоило нам 10 рублей, не считая, конечно, ж. д. билетов. Устроились хорошо.

Ю. С. Крымов (Беклемишев) Конец 1920–х

Трубчевск один из самых старых русских городов. Он упоминается еще в "Слове о полку Игореве". Здесь масса исторических древностей. В местном музее я видел откопанные черепа финских племен и гуннов с очень покатыми лбами, а также монеты арабов и Римской империи, неизвестно как попавших в трубчевские пески.

Здесь довольно хорошая компания молодежи, в которой я и вращаюсь" [145] .

Описание дороги у Юрия Беклемишева, в недалеком будущем ставшего писателем — орденоносцем Юрием Крымовым, несмотря на смешливое переиначивание "Трубчевска" в "Бобруйск", документально точно. Но в следующие приезды Андреев с попутчиками мог доезжать уже не на тряской подводе, а на "кукушке", одноколейкой, шедшей от Суземки до Бороденки — поселочка у векового соснового бора под Трубчевском.

145

Письмо Ю. С. Беклемишева А. М. Исаеву 20 августа 1930 // Юрий Крымов в воспоминаниях, письмах, документах. М.: Сов. писатель, 1988. С. 171, 172.

По некоторым сведениям, в Трубчевск всю литераторскую компанию увлекла Варвара Григорьевна Малахиева — Мирович, тетя Шуриной подруги, актрисы Аллы Тарасовой. Малахиева — Мирович давно дружила с Коваленскими и Добровыми. Старушечьего в ней не было, несмотря на ее шестьдесят с лишком лет. Из старинного дворянского рода Мировичей, она прожила жизнь в исканиях пути. Учась на Высших женских курсах, увлеклась народничеством, участвовала в революционном кружке. Разочаровавшись в народниках и пережив нервное расстройство, поехала за границу, в Европу. Потом, в родном же Киеве, познакомилась с Львом Шестовым, чье влияние оставило в ней заметный след. Несколько лет прожив в Петербурге, в 1901–м поселилась в Москве. Много писала — стихи и прозу, переводила. Но чаще всего выступала как критик — театральный и литературный. В ее писаниях религиозно — философское мироощущение прихотливо сочеталось с артистизмом. От логических построений ее влекло к интуитивному, мистическому. Переведенный некогда ею (вместе с М. В. Шиком) труд Уильяма Джемса "Многообразие религиозного опыта" Андреев не мог не прочесть с особенным вниманием, о нем он упоминает в "Розе Мира". Даниил читал ей свои стихи и слушал ее: