Ветер нашей свободы
Шрифт:
— Но хоть не Серж, а то было бы совсем не смешно, — улыбается она.
— Это бы стало тогда чем-то вроде нашей традиции.
— Нет, мне такие традиции не по душе, — смеется девушка и садится, поправляя растрепавшиеся волосы. — Поехали тогда?
— Поехали, — киваю, — только знай, что я обязательно к тебе сегодня еще вернусь. Ты же примешь меня?
— Можешь даже не сомневаться. Главное — возвращайся.
Я оплачиваю счет, спускаю Птичку с лестницы, и уже через несколько минут Фрэнк срывается с места, разрывая ночную тьму ревом
— Как он? — спрашиваю у сидящего возле входа в мастерскую, курящего Роджера.
— В порядке наш здоровяк, — пьяно улыбается рыжий, поглаживая бороду. Даже во тьме видно, какой яркий оттенок красного имеет его растительность — такой насыщенный цвет в природе редко встречается. — Нашего друга финкой на тот свет не отправишь — тут нужны средства понадежнее.
— Он что-то рассказал уже? — мои руки еле заметно дрожат, когда достаю сигарету из мятой пачки.
— Нет, молчит о дневном происшествии, как недобитый шпион, — смеётся Роджер. — В общем, насколько я понял, это только вас двоих касается, поэтому нам ни о чем не говорит.
— Что-то мне это совсем не нравится, — запускаю руки в волосы — всегда так делаю, когда нервничаю.
— Думаешь, хоть кто-то из нас доволен? — спрашивает вмиг ставший серьезным рыжий. — Арчи так вообще рвет и мечет, до правды докопаться хочет, во что бы то ни стало. Наверное, если бы лысый узнал, кто это, то уже медленно и планомерно превращал табло напавшего в фарш.
— Ладно, пойду внутрь, поговорю с раненым.
— Удачи, Филин, — вздыхает Роджер, хлопая меня по плечу. — Все будет хорошо. Так или иначе.
— Твои бы слова… — говорю и, сплюнув на пол и выбросив окурок, иду к входу в "Банку". Неприятное чувство сжимает внутренности в тугой комок — не знаю, чего ждать от предстоящего разговора.
— Ты быстро, — расплывается в пьяной улыбке Арчи и держит незажженную сигарету в зубах.
— Плюнь каку или иди на улицу курить, — говорю, еле увернувшись от его медвежьих объятий.
— Я как раз к Роджеру собирался, — хмыкает лысый и икает. Сигарета при этом падает на пол. Арчи обиженно следит за ее полетом. — Между прочим, последняя. Как теперь жить?
— Здоровым, в качестве эксперимента, поживешь, — говорит Брэйн, все еще сидящий на диване. — В общем, Арчи, вали на свежий воздух — нам с Филином поговорить нужно.
— Ладно, ухожу, — кивает лысый и, пошатываясь, покидает мастерскую.
— Ну, как ты? — спрашиваю, когда дверь за Арчи захлопывается. — Легче?
— Спасибо Фельдшеру, — улыбается Брэйн, откинувшись на спинку дивана и глядя в потолок. — Вот знаешь, когда меня тот урод пырнул, я не испугался. И когда ехал сюда на полной скорости, ощущая вытекающую из меня липкую кровь, пропитывающую все сильнее футболку, тоже не боялся. Знаешь, когда испугался?
— Нет, скажи, — беру из стоящего на полу ящика бутылку пива.
— Когда до меня дошел смысл слов, сказанных сразу после ранения. Я же отвез тогда Арчи сюда
Мы смеемся, но Брэйну тяжело веселиться — замечаю, как он морщится от боли.
— В общем, — продолжает друг, не отрывая взгляд от только одному ему видимых узоров на потолке, — достал ключи и затылком почувствовал внезапную угрозу. Прямо будто ледяным ветром в спину подуло. Резко обернулся, чтобы глянуть, кто за моей спиной шурудит и сквозняк гоняет, как почувствовал острую боль в боку, под самыми ребрами. Сначала не понял, что со мной такое — то ли сердце прихватило, то ли нерв защимило, но больно было жутко. Наверное, когда бабы рожают или зуб на живую рвут так больно.
— Откуда тебе знать, насколько сильная боль во время родов? Да и не грозит это тебе.
— Грозит — не грозит, да только одна знакомая, опытная в этом вопросе, барышня поведала.
— Ладно, краткий курс акушерства и гинекологии окончен, давай ближе к сути.
— Ты прав, — серьезно говорит Брэйн и переводит на меня взгляд. — Видно, после обезболивающего меня все еще немного штырит. Короче говоря, когда этот упырь ткнул меня в бочину своей железкой, прежде, чем убежать, он сказал слова, которые я просто обязан тебе передать.
— Что он сказал? — понимаю, что теряю терпение и взвинчен до предела, когда одним глотком осушаю бутылку пива. — Брэйн, не томи, родной.
— Сейчас, подожди, что-то я запамятовал, — татуировщик хмурится, делает вид, что пытается вспомнить то, что не забывал.
— Я тебя сейчас во второй бок пырну, если не перестанешь ломать комедию!
— Фил, не ори, пошутить уже и нельзя, — тихо смеется Брэйн и в один миг становится абсолютно серьезным. — Этот придурок сказал: "Первый пошел. Передай Филу, что так будет с каждым, кто ему дорог".
По мере того, как до меня доходит смысл сказанного, свинцовая паника давит, наваливаясь, разрушает. Мне не хочется верить в то, что я услышал — не могу понять, кому это все нужно. У меня нет и никогда не было врагов — обычно, я стараюсь находить со всеми общий язык, не наживая неприятностей. Кому понадобилось подрезать моего друга да еще и передавать такие приветы.
— Ты его рассмотрел? Кто это был?
— Нет, Фил, он был в балаклаве, да и юркий слишком. Одно скажу: он довольно тощий малый, узкий какой-то. И голос неприятный — визгливый, что ли, высокий такой. И еще, парень был явно доволен своим поступком. Знать бы, что это за гнида такая, можно было бы задавить эту холеру в зародыше. Но я так остолбенел, что не схватил его, а догонять уже не было ни сил, ни возможности. Вот такие дела, друг.