Ветер с горечью полыни
Шрифт:
В этот момент никто из них не думал про какие-то там невидимые радионуклиды. Молчал и внутренний голос Андрея. Зато сам хозяин раздвоенной души и внутреннего голоса ощутил, как теплая волна покатилась, разлилась по груди и отозвалась хмельной веселостью и успокоенностью в голове. Шевельнулась теплая волна благодарности Ивану Сыродоеву за блестящие коньки-снегурки, которые ему, Андрейке, приходилось привязывать к бахилам, поскольку своими клешнями коньки могли цепко держаться лишь за каблуки и подошвы ботинок. А ботинок у маленького Сахуты не было.
Захотелось обнять по-дружески зятя Бравусова, который оставил свой дом в «чистой» деревне и перебрался
А еще подумалось, что в послевоенные годы Бравусов, Сыродоев и председатель сельсовета Свидерский воплощали в прибеседских деревнях советскую власть. Первым ушел из жизни самый преданный борец за эту власть Роман Свидерский. В тот год, когда умер Сталин, председателю Белогорского сельсовета угрожал суд за рукоприкладство и превышение полномочий. И он, бывший фронтовик-орденоносец, безжалостный враг самогонщиков, расплющенный жизнью и своей собственной жестокостью, ненавистью сельчан — зарубил жену топором, сам повесился с надеждой, что советская власть не оставит шестерых его детей — круглых сирот.
То жуткое происшествие, а потом похороны ясным апрельским днем Свидерского и его жертвы навсегда запало в душу семиклассника-отличника Андрейки Сахуты. Желтый песок свежих могилок, желтые лица покойников в ласковом свете весеннего солнца, молчаливые, мрачные мужчины. Заплаканные красные глаза женщин. И веселый птичий гам на кладбище: галки да грачи строили гнезда. Птицы славили весну. Они славили жизнь!
Тот далекий день вспомнился Сахуте и сейчас. Но он отогнал прочь жуткое воспоминание. Вместе с Бравусовым закатили мотоцикл во двор. Потом еще долго сидели за столом. Пили мало, говорили про житье-бытье, а больше — про политику. Марина, увидев, что глаза брата уже слипаются, он едва сдерживает зевоту, решительно остановила своего говорливого мужа:
— Володя, полно тебе болтать. Человек с дороги. Андрей, постель приготовлена. Можешь ложиться.
— Да. Маринка. Хвактически, пора уже на боковую, — широко, смачно зевнул Бравусов.
…В это время собирались укладываться спать в единственной, но не одинокой хате, стоявшей в переулке возле Кончанского ручья. Петр Мамута был доволен, что удалось выхватить у природы тихий погожий денек и утеплить пчел — самая неотложная и самая тонкая работа: от нее зависит зимовка крылатых подружек, где-то сплохуешь осенью, потом уже ничем не поможешь. Поэтому настроение у пасечника было приподнятое, добродушное. Поспособствовала этому и встреча с любимым учеником. Возвращение Андрея Сахуты в родные места из столицы вынуждало Петра Евдокимовича веселей смотреть на свою жизнь в зоне.
Особенно обрадовало знакомство со столичным гостем Юзю. Это ж надо! Высокий партийный начальник вернулся сюда, в зону, его приманил отеческий уголок, а ее, Юзю, позвала в Хатыничи давняя, тогда грешная, любовь, а теперь любовь к законному мужу. Петр и Юзя будто стремились кому-то доказать — а прежде всего самим себе, что можно жить и в зоне до пятнадцати кюри. И не существовать или выживать, а жить полнокровно, заниматься любовью, да так, как не умели в молодости. Потому что ничего и никого не боялись, пришло умение и не оставила сила, не исчезло молодое желание. Юзя в сладком плену ранее неведомого ей оргазма смело стонала и кричала
XI
С годами Петра Моховикова все сильней удивляла быстротечность времени. Ему даже казалось, что с каждым днем время набирает разгон, ускоряет свой бег. В детстве, да и в молодости, такие большие дни, тянутся, как год. И так много было их в будущем. Целая жизнь, полная надежд и открытий, ждала впереди. А теперь Петро все чаще оглядывался назад, и было одно желание — дотянуть до пенсии. О том, что перешел в издательство, пока ни разу не пожалел. Читать приходилось много. Директор Климчук успокаивал: потом будешь читать меньше, это обкатка, чтобы усвоить суть издательского дела, познакомишься с редакторами, поймешь, кто как редактирует рукописи, кому и насколько можно доверять, кого надо больше проверять. В конце концов, любое новое дело не сразу раскрывает свои секреты и тайны. Шеф не торопил, давал возможность спокойно врасти в коллектив. Утешало, что заработок тут куда весомее, чем на телевидении, а дерготни меньше. Ева, подсчитав аванс и окончательный расчет за месяц, обрадовалась больше Петра.
— Ну, Петечка, хорошо, что ты отважился… И я не отговаривала. Хоть, признаться, в душе побаивалась. Такое шальное, ненадежное наше время. И такая кругом дороговизна! Ну, хотя, может, как-нибудь переживем все.
— Переживем, моя любимая, — обнимал Петро свою поистине любимую жену. — Дождались внуков. Теперь задача — дождаться правнуков.
Когда человек в семье ощущает радость, понимание и теплоту, ему хочется жить и работать, тогда и разные проблемы, особенно на работе, решаются легче: когда крепок тыл — можно смелей идти в наступление, вперед.
Петро часто думал о друге детства Андрее Сахуте, иной раз звонил ему в далекий лес на их родине. Лес, присыпанный невидимой, но смертоносной радиацией. Петро был благодарен другу за паркет — пообещал человек и выполнил свое обещание. Шла машина на Минск, так и паркет притарабанил, подсобил разгрузить, а на четыре комнаты да на кухню много тяжелых пачек дубовых дощечек пришлось перенести. Особенно оценил услугу друга, когда через пару дней Ева сказала, что ее подруга приобрела в Минске паркет и заплатила по сорок три рубля за квадратный метр. «Мы сэкономили почти тысячу рублей, — радовалась Ева. — Позвони Андрею и еще раз поблагодари».
Ева подгоняла мужа скорее взяться за укладку, содрать наконец опостылевший линолеум. Петро уговаривал не спешить, пусть паркет получше высохнет, нужно купить клея-эмульсии, да и мастер, с которым он предварительно договорился, еще занят, он позвонит, когда освободится. Ева не соглашалась:
— Я сама слышала, как Андрей говорил: паркет сухой, делали летом. Вылежался у них не один месяц. Нечего тянуть. Ты погляди, вся квартира завалена. И в коридоре, и под кроватями, и под столом пачка паркета. Ни помыть, ни прибрать.
— Сделаем. Не подгоняй. У меня сейчас в издательстве полон рот забот. Последний квартал года. Хоть разорвись.
— Так мастер будет делать. Что над ним стоять? Я возьму несколько отгулов на работе. Буду помогать. А то из коридора могут паркет украсть. Тогда не докупишься.
— До чего упрямый народ, эти жены, — усмехнулся Петро. — Неудивительно, что Андрей сбежал от своей аж в радиационную зону.
— Он искал работу, а не от жены бежал. Мне кажется, он бежал от бывших друзей, которые в трудное время не помогли.