Ветер с горечью полыни
Шрифт:
Нынче я вырастил отличную раннюю картошку. Правда, делянка небольшая — около сотки, как хорошей бабе сесть. Весной землю не копал, поскольку сделал это по осени, дал соломы, листвы, опилок, а теперь выкопал лунки, в них клал картофелины ростками вверх. Присыпал компостом, пеплом и землей. Граблями выровнял — и все. Правда, окучивал — мотыжил три раза. Подкормил калийными удобрениями. Когда картошка зацвела, срывал цветки, чтобы лишне сок не тянули. Между прочим, люблю смотреть, как цветет картошка. Большое поле будто усыпано крупными фиолетово-белыми, синеватыми цветами. Такое впечатление, будто на зеленые лопушистые кусты уселись мотыльки. Растопырили крылья и греются на солнце. В воздухе какой-то особенный теплый аромат. И тишина вокруг. Лишь жаворонок трепещет в голубой выси. Кажется, можно услышать, как растут клубни, распирают землю, она трескается, будто ей не хватает воздуха, а клубням — свободы. Цветки срывал жалея. Где-то вычитал, что это полезно. На небольшой делянке можно проверить. И
28 октября. Понедельник. Испортилось настроение после совещания в Госкомитете по печати. Плохи наши дела — экономический галстук сжимает горло издателей. Цена бумаги растет. Типографские услуги дорожают. А главное, резко упали заказы на книги, не только на техническую, сельскохозяйственную, но и на художественную литературу. Раньше Василь Быков, Иван Шамякин имели по 90 тысяч тираж, а на будущий год по семь-восемь тысяч. И такое безголовье, похоже, надолго. Ходят слухи, что вскоре с обложки исчезнет фиксированная цена — два или три рубля, а цены будут договорные, намного выше. Пока книга будет печататься, может несколько раз подорожать бумага, так что и цена книги определенной, как раньше, не будет. Чем дальше, тем веселей.
Люди злые, раздраженные. Чему удивляться! Уже яйца куриные стали дефицитом. В нашем столе заказов — пусто. Правда, в столовой еще можно пообедать неплохо. Некогда я наблюдал, как в столовой на телевидении все стремились сесть спиной к буфету — к окошку, из которого подавали блюда. А тут наоборот: каждый ищет свободное место, чтобы сидеть лицом к людям, стоящим в очереди, увидеть кого-то из знакомых. Редакторы, корректоры слепят глаза в кабинетах-закутах, поэтому хочется поглядеть на свет, на людей. Есть тут и начальнический стол. Мой шеф Володя Климчук — пузо вперед и шурует мимо очереди за этот стол и меня тянет. Сидят тут директора. Главные редакторы издательств, начальники управлений из госкомитета, бывает, и сам председатель приходит обедать. Стол длинный: составлены три обычных, человек десять-двенадцать «элитных кадров» могут сесть за начальническую трапезу. Подает блюда официантка. Как-то сказал Климчуку, что на телевидении этого нет, что на дворе время демократии, он хмыкнул: «Тут очередь длиннее. Можно долго простоять, — и добавил с улыбкой: — Остановится литпроцесс. И производственный — тоже».
Когда иду на обед без него, то всегда стою в очереди. Кто-то подойдет из знакомых, а то меня позовут — здесь так принято: кто-то один из редакции займет очередь человек на трех-четырех, и вот они подваливают. Хорошо если успеют до металлического барьера-перил, которые отделяют так называемый раздаточный стол и кассиршу от зала, чтобы кто-нибудь не набрал на разнос еды да мимо кассы не крутанулся в зал.
Вот какая у меня запись: о книгах и столовке, о хлебе насущном и духовном.
4 ноября. Понедельник. Проснулся в половине четвертого: после бассейна спал как пшеницу продавши. Как лег, то и нырнул в объятия Морфея. И проснулся рано с ощущением бодрости, с желанием жить, работать, любить. Плавал я впервые за казенные деньги. Вернее, за профсоюзные. Как-то заглянула ко мне наш профорг Людмила Антоновна. Симпатичная женщина лет сорока пяти, правда, выглядит она значительно моложе, поскольку тщательно следит за собой и любит себя перво-наперво. Она заведует одной из редакций, зашла поговорить насчет планов. Когда обсудили все проблемы, спрашивает: «Любите ли вы плавать?» — «Люблю. Когда-то в летном училище выступал на соревнованиях. Да и родился на Беседи. Плаваю с детства». — «Ну, так приглашаю в нашу команду. Мы ежегодно приобретаем пятнадцать абонементов. Есть возможность включить и вас. Плаваем и греемся в сауне по воскресным дням». Я не возражал. Купил защитные очки, чтобы вода с хлоркой не разъедала глаза, резиновую шапочку, туфли, нашлись и плавки. Короче, приготовил все прибамбасы, и вчера состоялся первый заплыв. Ходим мы в бассейн «Мелиоратор», что на улице Варвашени. И сауна, и бассейн понравились. Плаваем все вместе — мужчины и женщины, а в сауне, ясное дело, порознь. Одна корректорша подплыла ко мне поближе, улыбнулась игриво: «А вы хорошо плаваете. Ваш предшественник никогда не ходил в бассейн». — «Каждому свое. Вы тоже хорошо плаваете. Как ундина». — «Нет, мне до вас далеко. Может, поучите?» — «Как-нибудь в другой раз». — «Ловлю на слове». Она еще раз кокетливо улыбнулась и легко, грациозно поплыла дальше, потом оглянулась — плыву ли следом. А я нырнул, поплыл назад. Словом, бассейн и сауна — это отлично, потому и спал как суслик. А если бы еще похлестался березовым веником! Об этом можно только мечтать. От, когда-нибудь свою баню закончу. И все это будет! Наперекор гримасам рыночного
Поход в бассейн был очень кстати, поскольку дома кавардак и холодина: начали класть паркет. В зале и детской комнате закончили, еще надо второй раз потянуть лаком. Мастер-паркетчик Семен Иванович — колоритный мужик. Работал в Совмине. Клал паркет многим министрам, известным писателям, знаменитой певице Ларисе Александровской. Тепло вспоминал про нее, говорил, прищурив, будто кот, глаза, — чуть не влюбился. Семен Иванович — невысокий, покатые, обвислые плечи, малость кривоногий, как футболист, поскольку пашет день-деньской, стоя на коленях на полу. Руки уже слегка дрожат: чарку любит, хозяева угощают. Любит поговорить, конечно же, о том, у кого работал, какая там квартира, чем хозяйка угощала. Звуки «ш» и «ч» произносит мягко, с шепелявинкой, даже с присвистом. Одним словом, мужик интересный.
Большое беспокойство — паркет. Зло берет: почему другие получают квартиры с паркетом, а тут такие хлопоты: раздобыть дубовые дощечки, перетащить мебель, взорвать линолеум. Потом дышать пылью и вонючим лаком. А сначала его надо купить, столько денег влупить! Мастер берет двадцать рублей за квадратный метр, значит, придется отвалить около двух тысяч. Хорошо, что приобрели паркет довольно дешево, спасибо другу Андрею за заботу. Так вот, в доме некуда приткнуться, поэтому читаю на кухне. Попалась в руки книга Николая Бердяева «Истоки и смысл русского коммунизма». И вот что он пишет о товарище Ленине: «Ленин проповедовал жестокую политику, но лично он не был жестоким человеком… Но первым толчком, который определил революционное отношение Ленина к миру и жизни, была казнь его брата…» Мы не раз спорили с Андреем Сахутой. Я говорил: если бы не повесили брата, Володя Ульянов никогда бы не стал Лениным. Андрей же твердил свое: тысячи людей шли в революцию, в чьих семьях никого даже не арестовывали. Есть в этом резон. Но посвятить всю жизнь борьбе с царизмом мог только человек, давший клятву… И пролил товарищ Ленин реки крови. Зло породило зло. А может, если бы не он, так нашелся бы другой? Неужели нельзя было без революции?
Дальше Бердяев пишет: «Ленин требовал сознательности и организованности в борьбе против всякой стихийности… И он допускал все средства для борьбы, для достижения целей революции. Добро было для него все, что служит революции, зло — все, что ей мешает».
И вот еще интересное суждение: «Уже война выработала новый душевный тип, тип, склонный переносить военные методы на устроение жизни, готовый практиковать методическое насилие, властолюбивый и поклоняющийся силе. Это — мировое явление. Одинаково обнаруживающееся в шовинизме и фашизме. В России появился новый антропологический тип, новое выражение лиц. У людей этого типа иная поступь, иные жесты, чем в типе старых интеллигентов».
Ай да молодчина, Бердяев! Светлая голова. Именно эти новые «типы» были безжалостными в гражданскую войну, расстреливали невинных людей во время репрессий, немецкие сверхчеловеки жестоко, безжалостно истребляли все живое на оккупированной территории Беларуси. Они, эти новые «типы», у которых «иная поступь», шагают сейчас по всей планете Земля.
7 ноября 1991 года. Неужели последний Великий Октябрь? В городе не видно ни единого красного флага, ни единого плаката, не было парада и демонстрации. А сколько я походил с красным флагом! Правда, и сегодня на площади Ленина состоялся митинг приверженцев социализма. Собралась горстка пенсионеров. По моему мнению, нельзя так резко бросаться из стороны в сторону, нельзя так оплевывать то, на что вчера молились, что казалось святым. Кто мог подумать, что такое время настанет?! Тридцать лет назад на весь мир было объявлено хрипловатым голосом бывшего шахтера, «дорогого Никиты Сергеевича»: «нонешнее поколение будет жить при коммунизме». Обещал коммунистический рай через двадцать лет. А через тридцать — коммунистическая партия распущена и объявлена преступной организацией. Может, с Хрущева и начался развал? А если б его не прогнали досрочно, что было бы? Неужели построили бы коммунизм? В одной, «отдельно взятой» стране? Однако же миллиардное племя китайцев идет к коммунизму. А если бы шли вместе? Вопросы, вопросы… Кто может дать на них ответ? Наверное, уже никто. Разве что «новый, а мудрый историк», — о котором писал некогда Купала. Жаль, что жить «в эту пору прекрасную» уж не придется мне…
Настроение плохое, но не только от этих мучительных раздумий. Все намного проще и прозаичней: болею, нос не дышит, в доме — разруха, негде приткнуться. А тут еще насморк. Пакостная болезнь, неудивительно, что Наполеон из-за нее проиграл Бородинскую битву. А я не пошел на митинг бывших коммунистов, а хотелось там побыть. Своими глазами все увидеть, своими ушами услышать. В одной газете вычитал, что великая революция — это августовские события в Москве (разгром ГКЧП). А Октябрьская революция — и не великая, и не социалистическая, и не октябрьская, поскольку состоялась в ноябре. И не революция вовсе, а государственный переворот. Во как! Начинается период «разброда и шатаний». И похоже, очень надолго.