Ветхий завет
Шрифт:
Где же Иудифь? А вот и она! Молодая, красивая вдова, чей муж умер от солнечного удара во время жатвы ячменя.
Снопы вязать — опасное дело, доложу я вам. Умер и оставил красавице жене всё своё золото и серебро. Не считая скота.
Иудифь сильно горевала. Три года и четыре месяца. Ночевать стала на крыше дома своего — в палаточке. Пояс целомудрия одела. «Возложила на чресла свои вретище». Всё, как положено.
Но вот, что странно. Автор описывает, насколько богобоязненна была Юдифь во дни скорби своей,
«И никто не укорял её злым словом…».
Ой, как интересно! Но, не будем отвлекаться.
Сидя на крыше, Иудифь узнала о том, что в городе, оказывается, происходит жажда, вызванная осадой. Она удивилась и пригласила старейшин города к себе на ужин. Видимо, жажда и голод донимали не всех в этом чудном городке.
Озия со товарищи посетили благородную вдову вечерком. Они поели, попили и стали беседовать.
— Зря вы, уважаемые, собираетесь город ассирийцам сдавать.
— А что делать? Люди пить хотят.
— Нужно богу молиться, вот, что я вам скажу.
— Не у всех получается, уважаемая. Может быть, ты вымолишь дождик для этих бедняг?
— Нет, я молиться не буду. Я совершу подвиг, о котором весь мир будет говорить, затаив дыхание. Я и моя служанка… Короче так, вы выпускаете нас из города, а мы уж знаем, чего делать.
Отцы города пожали плечами. И ушли.
Как только дверь захлопнулась, Юдифь забралась на крышу и устроила стриптиз. Разделась догола и начала молиться. Молитвы в одежде — они такой силы не имеют, как в голом виде.
Красивая молодая вдова молится нагишом в знойный полдень на крыше своей мазанки. Такая молитва, можете не сомневаться в этом, обязательно будет увидена и услышана — в том числе и богом.
Помолилась, поднялась с колен и пошла в дом. Дома опять разделась. Я этот феномен в порнорассказах встречал. Героини только раздеваются. Никто из них ни разу не оделся. Не оделась — так будет точнее. Очко в пользу автора библии.
И стала прихорашиваться. Духи, кремы, наряды украшения и всё такое.
«И разукрасила себя, чтобы прельстить глаза мужчин».
Навела красоту, наконец-то оделась и собралась в путь.
Девчонки собрались совершать сексуальную диверсию в стане врага, который находился за городскими воротами, но харчей набрали столько, что хватило бы на Северный полюс сходить.
«Мех вина и сосуд с маслом, мешок муки, сушеные плоды, и чистые хлеба…»
Ведь бывают и грязные хлеба, наверное. Всё это добро она нагрузила на холку своей служанке и вышла на улицу.
Народ глазел на них, разинув рты от удивления. Ещё бы. В городе ни воды, ни еды. А тут такие тёлки, да ещё с таким количеством провианта… Посмотреть было на что. И подивиться тоже.
За первым же поворотом наши авантюристки нарвались на вражеский дозор.
— Кто такие?
— Мы еврейки. Убегаем от евреев.
— А что так?
— Вы же их всё равно скоро покорите. И плените. Вот мы и решили свалить по-тихому. А чтобы вы нас не трогали, таких красивых, мы решили навестить вашего фельдмаршала, Олоферна, и сообщить ему государственную тайну — пути прохода в горные укрепления.
Дозорные с интересом разглядывали говорившую и не могли насмотреться. Хороша, чёрт возьми! Но, что поделаешь — придётся пропустить её к командору — нецелованной.
Чтобы гарантировать беглянкам беспрепятственный проход по лагерю, им выделили сопровождающих. Эскорт был средним по численности — 100 человек.
Можно себе представить, каков был размер дозора, если уменьшение на 100 человек не снизило его боеготовности.
Олоферн в это время спал в своём походном будуаре. Спал он там не один. Те, кто делил с ним ложе, проснулись и вышли посмотреть — кто это шумит возле генеральской палатки.
Сам генерал тоже проснулся и вышел в прихожую, протирая заспанные глаза. Ух, ты!
Иудифь сделала вид, что не заметила этого «ух ты!», а притворилась сильно напуганным созданием, пережившим много бед на своём веку. И «пала на лице свое».
Убедительности этой сценке добавляла служанка с двумя мешками провианта на плечах, переминавшаяся с ноги на ногу на заднем плане.
Олоферн мгновенно потеплел душой и принялся успокаивать беглянку, поглаживая её по голове.
— Никто тебя не тронет, дитя моё. Не бойся. Уж я позабочусь об этом. Напротив — «всякий будет благодетельствовать тебе». Честное пионерское!
Иудифь утёрла слёзы и начала говорить, глотая слова.
— Олоферн, ты самый умный из генералов у Навуходоносора. Мы все это знаем. Я бежала от евреев, ибо у них начался голод и жажда.
Генерал, услышав эти слова, мельком посмотрел на мехи с вином и куль с «чистыми хлебами» и прочей снедью, которые держала на плечах служанка, покряхтывая от натуги.
— Да положи ты их на землю — мои воины не голодны. А даже если и так, никто не отнимет у тебя эту жратву.
Потом он вернулся к прерванному разговору.
— Ты остановилась на том, дитя моё, что у вас голод. Я это уже понял. Продолжай, ибо я тебя перебил.
— Да, у нас голод. И мои земляки решили резать и употреблять в пищу тех животных, которые у нас считаются нечистыми.
— Ну и что? Голод — не тётка. Я слыхал, что ваши земляки при осаде могут и детей своих схарчить.
— Так то оно так, да только это грех большой. А я девушка богобоязненная (при этих словах все ассирийцы переглянулись между собой).
— И ты решила не участвовать в грехе? Судя по твоему сухому пайку, грех поедания нечистых продуктов не светит тебе в ближайшее время.