Вьется нить
Шрифт:
— В Вильнюсе, — как ни в чем не бывало заговорила учительница, — интереснее всего мне показались дворы. — И будто это само собой разумелось: — Сейчас мы забежим в несколько дворов…
Врач переглянулся с женой, издав неопределенный звук, точно поперхнулся, и покорно побрел за учительницей.
Из витрины, вделанной в средневековую башню, их со странной настойчивостью провожали густо подведенные глаза белокурой красотки. Над крутыми вихрями ее прически красовалась вывеска: «Фотоателье».
— Чудеса! — усмехнулся врач.
Учительница свернула в ближайшую улочку и оглянулась на молодого эстонца. Он кивнул одобрительно:
Через низенькую дверцу они проникли в длинное, тесное ущелье между двумя мощными каменными стенами. Разбросанные по правой стене четырехугольные амбразуры выглядывали из темноты, щурясь с немой подозрительностью. По низу стены выстроились в ряд тяжелые дубовые двери, широкие, как ворота, намертво замкнутые на железные засовы. Занавески, которые тут и там белели в открытых окнах противоположной стены, подчеркивали ее хмурое каменное величие.
— Взорвать бы все это к чертовой матери!
В замкнутом пространстве двора слова эти отдались гулко, как в храме. Врач вздрогнул и резко обернулся.
— У вас дефект зрения, молодой человек! — бросил он сердито. — Не видите дальше собственного носа.
Парень с расстегнутым воротом — никто не заметил, как он появился возле, — заложил руки в карманы и хладнокровно ответил:
— Я на зрение не жалуюсь.
— А на сердце? На голову? Говорю вам как врач: вам надо лечиться.
— Очень приятно познакомиться… Мы почти коллеги, — иронически осклабился парень. — Я студент-медик. И как медик считаю, что все это надо взорвать и выстроить здесь новые дома.
Нервное, худое лицо врача вспыхнуло.
— Медику необходимо умное сердце и чувствительный мозг. Если он этого лишен, он видит анализы, а не больного.
— Гуд бай, коллега! — Насвистывая: «Пусть всегда будет солнце», парень — руки в карманах — пошел со двора.
Друзья оглянулись на молодого эстонца, будто были в чем-то виноваты перед ним. Но он молчал, спокойный, сдержанный, с едва заметной усмешкой в углах рта.
Жена врача оперлась о плечо мужа, сбросила туфлю на высоком узком каблуке с одной ноги, подогнула ее и, стоя на другой, как цапля, взмолилась:
— Устала. Больше не могу.
— Да, пора отдохнуть, — отозвался врач, все еще бледный и взволнованный.
Учительница не обращала на них внимания. Она твердо стояла на своих мощных ногах, подпиравших, как ровно обтесанные чурбаки, ее грузное тело.
Во двор вышла пожилая женщина в стираной-перестираной линялой ситцевой кофте.
— Простите, пожалуйста, — бросилась к ней учительница. — Вы здесь живете? Может быть, покажете свое помещение?
Приезжие не успели оглянуться, как уже по одному, вслед за хозяйкой, подымались по прихотливым виткам узкой каменной лестницы. Доведя гостей в полумраке до второго этажа, хозяйка широко растворила дверь в свою комнату. И гости с ног до головы окунулись в свет. Зажмурившись, они остановились у порога. По всем предметам в комнате, по ее окрашенным голубой краской стенам было разлито ослепительное сияние, струящееся внутрь из открытого окна.
Гости еще не пришли в себя, учительница еще не успела задать ни одного вопроса, а хозяйка уже придвинула к окну белую табуретку, постелила на нее газету и сделала гостям знак лезть за нею. Приезжие оказались на крыше соседнего дома — четырехугольной каменной террасе, с выставленными на солнце цветами в маленьких, побольше и совсем больших цветочных горшках.
Хозяйка
— Будто желток разлит! — воскликнула жена врача. Усталость как рукой смахнуло.
— Ярче, чем в Крыму, — удивилась учительница.
— В Крыму? Белые дома, синее небо, синее море. И песок белый, и камни… Белое и синее, если вы имеете в виду южный берег, только и всего, — сказал врач.
— Конечно, — задумалась учительница. — Здесь совсем другое дело. Красная черепица среди серых стен…
— И солнце играет на крышах, — подхватила жена врача.
Молодой эстонец тем временем взобрался на острый гребень соседней крыши. Рослый, костисто-крепкий, со светло-желтой, почти белой головой, он стоял под лучами июльского солнца, и мягкий ветер трепал крылья его тонкого плаща. Он что-то крикнул своим подопечным, но слов они не разобрали. Жена врача обернулась на его крик и замерла, пораженная. Казалось, над городом парит дух, вознесшийся из глубины веков.
С легкостью тренированного спортсмена, едва касаясь ногами черепицы, молодой эстонец сбежал с крыши. Он показал вниз:
— Вон художник. Видите?
С высоты крепостной стены фигура художника казалась неправдоподобно маленькой. Шел он медленными, размеренными шагами старого мастерового, который возвращается усталый домой после дня тяжелой работы. Его плечо было согнуто под грузом этюдника. В правой руке он нес холст, повернув его от досужих глаз исписанной стороной к себе.
Он не видел людей, стоявших в глубокой задумчивости все время, пока он шел по каменным плитам узкой улочки под названием «Длинная нога». Он не знал, что люди, которые походя с равнодушным любопытством задержались за его спиной, только что смотрели на старый город его глазами.
1965
Перевод Е. Аксельрод.
Повести
Вьется нить