Вьется нить
Шрифт:
Фира прекрасно понимала, что, не представленная им заранее, свалившаяся как снег на голову, она не могла на первых порах снискать у них доброе расположение к себе. Она и не старалась. Просто оставалась такой, какой была. И ничего лучше не могла бы придумать. Глаза добрых людей, несмотря на застилавшую их пелену ревности, разглядели в ниспосланной им неизвестно откуда невестке ее душевную чистоту. Не только неприязни, но и ни капли настороженности не осталось. «Золотое дитя», — со временем родители сами уверились в том, что по-другому о ней никогда и не думали.
Досада на сына, не захотевшего стать провизором, тоже длилась недолго. Как бы сын ни поступил, он сыном и остается. Своя кровинка… Все простишь… Кроме того, родители убедились, что они не одни у господа бога.
Летом Яша и Фира, как и многие студенты, приезжали на каникулы к родителям с гостинцами в рюкзаке или в чемодане. Кроме этого, и у Яши и у Фиры на правом плече висели, перехваченные ремнем, плоские деревянные ящики. На эти ящики родители косились с опаской, как на жестокую неотвратимость. И действительно, прежде чем родители успевали отвести душу с детьми, наговориться всласть, между ними, словно пограничные столбы, становились ящики. Крышки поднимались вверх, из-под низу выскакивали металлические ножки и… готово. Дети наклоняются над ящиками, перебирают краски, расположенные каждая в отдельной ячейке, как аптекарские товары у Маркуса Аптейкера. Потом крышки опускались, металлические ножки, словно маленькие рельсы, уходили вниз, под ящики, и вместе с ними уходил долгожданный праздник. Не успеешь оглянуться, и ремень уже на плече, складной брезентовый стульчик в руке, и вот порог, и вот он, мир по ту сторону двери родительского дома.
Когда приготовления делались перед сном, мать готовила завтрак впрок, хотя Яша просил этого не делать, и оставляла его в кухне на столе. Она, конечно, слышала, как уходили дети, но оставалась в комнате, будто спит. Если завтрак оказывался нетронутым, мать страшно огорчалась. В таких случаях она в утешение себе выходила на крыльцо и долго всматривалась в далекий край неба, предвещавший ранний восход. Мать знала, что дети пустились наперегонки с солнцем. И тут уж ничего не поделаешь, раз им непременно нужно его опередить. Вечером, наоборот, они с теми же ящиками, с теми же складными стульчиками спешили проводить солнце, ловили его закат. Но это все полбеды. Лишь бы возвращались домой.
Когда дети в первый раз приехали на каникулы, родители были уверены, что это на все летние месяцы. Потом они уже знали по опыту прошлого года, и позапрошлого, и всех других прошедших лет вплоть до окончания института, что приехали дети ненадолго.
В первые дни по приезде Яша был разговорчив и весел. Он охотно возился на разбитых отцом грядках под окном, походя уминал с хрустом своими крепкими белыми зубами свежие огурчики, редиску, морковь. Фира жарила кабачки на подсолнечном масле, а то и на привезенном из Москвы в подарок родителям маргарине, что представляло собой особое роскошество.
Случалось, Яша с Фирой, повозившись в свое удовольствие по хозяйству, усаживались за стол один против другого и принимались рисовать картинки для книжек. Родители знали — это заказ. Его надо выполнить в срок. И ходили по дому на цыпочках. А в душе мечтали, чтобы работа над заказом длилась подольше. Чтобы дети сидели дома, при них, за видавшим виды, сохранившимся с дедовских времен столом. О счастье лучше особенно не распространяться, оно не любит, когда о нем трезвонят. Дунь, и оно скроется. Дабы не спугнуть счастье, отец и мать избегали смотреть друг на друга, они всячески старались скрыть переполнявшую их радость.
Перемену первой улавливала мать. Работа над заказом подходила к концу. Яша и Фира явно радовались этому. Значит, и родителям печалиться нечего. Ведь им только того и надо, чтобы детям жилось хорошо.
И все же до боли грустно было смотреть на стулья, вплотную придвинутые к старому деревянному столу, на котором ни бумажки, ни перышка. Вместе с ящиками и стульчиками дети уносили из дома уют, иллюзию «большой» семьи. А потом они и вовсе уедут, и год их не увидишь.
Наконец наступал день, когда мать заходила в аптеку, вроде бы как обычно, как во все дни ее совместной жизни
И вот наступает день… Мать спускается с пяти ступенек, поднимается по трем ступенькам и, как обычно, входит в аптеку. Маркуса Аптейкера, однако, трудно обмануть. Он сразу чувствует в обычном приходе жены нечто необычное, словно она не с той ноги ступила. Аптейкер застывает у прилавка с пузырьком или коробочкой в руках, смотрит на жену. Насмотревшись, он скорее утверждает, чем спрашивает:
— Что, уже?
Жена тихо:
— Уже.
Они вместе входят в дом, и Яша с виноватой улыбкой в который раз объясняет родителям, что «так надо». Художники, мол, цыгане. Оставаться долго в одном месте им никак нельзя. Родители согласно кивают в ответ. Стоя, не трогаясь с места (им-то можно!), они смотрят, как Фира укладывает чемодан, а Яша роется в своем этюднике.
Яша и Фира окончили институт. Яша остался работать в институте ассистентом того профессора, у которого учился. Таким образом, летом у него по-прежнему были каникулы. И он вместе с Фирой каждый раз приезжал на несколько недель в Киев к родителям. Всего лишь через два года после окончания Яша уже и доцентом стал. На это радостное событие отец откликнулся письмом, где, помимо привычных пожеланий, не признававших знаков препинания, которые бесцеремонно перебивают разговор, — дай бог чтобы ты имел детей и внуков и правнуков, — прозвучали и такие слова:
«Дай тебе бог больших успехов в твоей художественной работе вплоть до громкой славы да только чтобы голова у тебя не закружилась. Дай бог чтобы люди любили тебя и уважали за тебя самого дай бог тебе удачи во всем что тебе на пользу и людям не во вред».
А для Фиры в том же письме была приписка от матери:
«Надеюсь, мое золотое дитя, что ты теперь сможешь позволить себе не трудиться столько над картинками для детей. Мне кажется, тебе эта работа не очень по душе. Но что я понимаю в вашем деле? Может быть, тебе это как раз нравится. Так или иначе, мой подарок, я думаю, пригодится и тебе и Яше. Точно такая же настольная лампа и у нас, хотя мы картинок не рисуем. Купила по случаю две. Почти даром. Я позвала монтера, и он мне принес шнур с вилкой и штепсель вделал в стену и за все про все взял шесть рублей. У вас это, наверно, дороже. Но ты не скупись, приспособь поскорее лампу, и пусть твоим красивым глазам всегда будет светло, и пусть каждая жилочка в тебе радуется. Ведь такое счастье нам всем привалило…»
Прошло десять лет. Зима сменилась весной, весна летом. Природа следовала своему исконному распорядку. Не то в доме Маркуса Аптейкера. Яша и Фира впервые не приехали во время каникул повидаться с родителями. Фира, по ее словам, была вынуждена все лето оставаться в Москве из-за срочной работы, которую ей предложили. Яша сообщил, что на целых три месяца уезжает в командировку.
Фира всячески старалась смягчить душевную боль родителей. Уговаривала не огорчаться. Они ведь знают, как Яша любит Крым, а тут командировка, не отказываться же ему было. Фира писала часто и обстоятельно. То, что касалось ее самой, она отмеряла щепоткой, а вот на разговоры о Яше не скупилась. Всегда имела про запас ворох новостей.