Ветви Ихуа
Шрифт:
Зачем жить? Все, о чем мечтал, — чушь. Все, во что верил, — обман. Разве нет?
Открыть щеколды, спрыгнуть со второго этажа. Вон те двое в сиреневых шинелях окрикнут его, но он не послушает и бросится к забору. Тогда они начнут стрелять.
В дверном замке загремел ключ. Зубров положил руку на оконную щеколду, однако открывать не стал.
Дверь отворилась, и кто-то с порога сказал железным голосом:
— Зубров, на середину помещения! Руки за голову!
Вот, сейчас начнется. Перед тем как обернуться, он увидел, как во двор школы вкатилась черная
Зубров подчинился приказу. К нему подошли сзади и надели наручники, не тронув часы. Затем перед ним возник молодой милиционер в лейтенантских погонах.
— Лицом к стене, — сказал он.
Зубров стал, куда велели.
Он подумал о матери. Когда они ей об аресте сообщат? Должно быть, не сразу, а когда понадобятся ее свидетельства. А может, все это еще как-то обойдется? Может, она ни о чем и не узнает?
Не ври себе… Он уперся лбом в стену. С наивностью придется попрощаться, начинается другая жизнь — жестокая, реальная. «Ты сам этого захотел, — подумал он. — Все неприятности, которые были раньше, покажутся мелочью». Тюрьма — Зубров слыхал, что это такое.
Табитта тоже вошла в учительскую. Лейтенант предложил ей сесть и ответить на какие-то вопросы. Они заговорили вполголоса.
Зуброву надлежало оставаться на месте. Его охранял другой милиционер, очень маленького роста. Зубров не мог рассмотреть его краем глаза, но заметил, как он тщедушен. Неожиданно в голову взбрело, что вместо того, чтобы стать учителем, надо было идти служить в милицию: уж там-то он куда больше чувствовал бы себя на своем месте. «А может, не поздно еще к ним попроситься? — подумал он. — Что, если они прощают тех, кто…»
Он не успел развить эту идею, поскольку в эту минуту в учительскую решительным шагом вошел дородный мужчина в дорогом черном костюме и с холеным лицом, а за ним еще двое.
— Я — Локков, — сказал он. — Кто старший? Вы? Мне надо с вами поговорить, лейтенант. Пусть нас оставят наедине.
Зубров похолодел. Он украдкой повернулся и увидел, что лейтенант с чрезвычайно взволнованным лицом стоит по стойке «смирно».
— Пусть подождут за дверью, — повторил Локков-старший.
Лейтенант сделал знак маленькому милиционеру и тот вывел Зуброва в коридор. Было слышно, как следом посеменила перепуганная Табитта.
Их окружили пятеро штатских. Двое из них были так рослы, что доходили Зуброву чуть ли не до бровей, а по ширине плеч были почти равны ему.
— Допрыгался, — бесстрастно сказал один, и больше никто ничего к этому не добавил.
Зубров не хотел видеть их лица и отвел взгляд. Он вспомнил, как Ард полз на четвереньках по проходу между партами, и подумал, что если бы в руки не попалось зеркало, этого можно было бы избежать. Однако с другой стороны зеркало он не взял бы, если бы вчера его не избили, и вчера его не избили бы, если бы не надо было ездить к Инзе.
Они стояли минуты три, потом дверь распахнулась, и из учительской вышел Локков-старший. Зубров приметил, что у него большие залысины
— Хныкин, ко мне! — послышался нервный голос лейтенанта.
Маленький милиционер отступил, директрису тоже куда-то оттеснили, и Зубров оказался полностью во власти штатских.
— Ну что, теперь вперед, — сказал один из них.
Его быстро повели по пустому коридору. Зуброва начало лихорадить. Он повернулся, затем чтобы спросить, куда его ведут, но тут же получил ощутимый толчок под ребро.
— Шагай прямо, — сказал один из сопровождавших.
«Что-то не так, — занервничал Зубров. — Зачем меня передали штатским?»
Его привели на школьный двор, велели сесть на заднее сидение серой «Волги». Он увидел, что ко второй машине подошли медсестра и Ард.
Если его собираются отвезти в обком партии, то почему не снимают наручники?
С обеих сторон от Зуброва уселось двое сопровождавших, двери закрылись, и машины тронулись с места. Когда они разворачивались, он увидел, что милицейский УАЗик последовал за «Волгами».
— Менты не отстанут, — сухо заметил мужчина, сидевший рядом с водителем. — Так и будут на хвосте болтаться.
— Ну и хрен? Пускай себе болтаются, — равнодушно отозвался тот, что сидел слева от Зуброва.
Они выехали на дорогу и, свернув, двинулись за черной «Волгой». В зеркале заднего вида мелькнули круглые фары УАЗика.
Неопределенность терзала Зуброва сильнее, чем недавнее ожидание ареста. Он старался унять дрожь, но ничего не выходило. Наверняка, эти два охранника по бокам чувствовали, как ему сейчас страшно. Они смотрели прямо, и при этом, должно быть, представляли себе, что будет происходить там, куда они ехали. Они знали, что его ждет, а он — нет.
— Куда мы едем? — спросил он, не выдержав.
— Угомонись, нетерпеливый, — мрачно обронил сидевший слева.
За окном проплыла огромная надпись «Слава передовикам!»
«Если в обком везут, то, наверняка, чтобы сомолфедский билет отобрать, — предположил Зубров. — Должно быть, обязательная процедура для тех, на кого дело заводят».
Машины свернули на грунтовую дорогу, и тут он сообразил, что его везут вовсе не в обком, а на стройку: впереди возвышались стены будущего «Ледового дворца», строительство которого, как он слышал, заморожено еще года четыре назад.
«Бить станут», — окончательно осознал Зубров.
Он с тревогой глянул в зеркало: УАЗик по-прежнему ехал следом.
Неужели и впрямь самосуд? А как же иначе? Разве эти люди станут разбираться? Все, что им нужно — ощутить силу, отомстить, покарать…
Зубров посмотрел на лохматую голову Арда, качающуюся в заднем окне черной «Волги». Рядом, обнимая за плечо, его отец. Этот холеный мужчина, секретарь обкома партии поставит сына рядом, и оба станут наблюдать, как амбалы в костюмах будут изгаляться над школьным учителем, который еще час назад увлеченно рассказывал семиклассникам, что Федерация граничит с двадцатью тремя странами, и ее граница — самая длинная в мире.