Ветви Ихуа
Шрифт:
Стало легче, по телу растеклось тепло. Оцепенение мало-помалу рассасывалось, оставляя в руках и ногах чувство тяжести.
Зубров осмотрел себя. Костюм перепачкан рыжей глиной, правая штанина разорвана. Проклятье…
«Самый настоящий побег, — подумал он. — Что же это, теперь я — вдвойне преступник?..»
Холод начал пробираться под пиджак. Зубров поежился и вспомнил, что плащ остался в кабинете.
Пока он бежал сюда, его преследовало странное неотступное ощущение наготы. Теперь это наваждение отпустило, но он по-прежнему чувствовал себя каким-то незащищенным, словно с
«Что со мной?»
Впрочем, гадай — не гадай: толку-то мало.
«Видать, я — феномен, аномалия, — думал он. — Я во что-то превращаюсь. Во что, черт побери?»
«Напрасно шерсть сбрил, — пробормотал он, задумчиво разглядывая тыл кистей. — Могла бы от холода защищать. Впрочем, ладно. Шерсть, она заново отрастет… Но неужто и впрямь теперь придется вот так, в леса уходить?..»
Он с тоской поглядел на темные стволы деревьев, на пучки серой травы, и его охватило ощущение безнадеги.
Через полчаса, когда впечатления немного ослабли, и сознание прояснилось окончательно, Зубров встал и, прохаживаясь, по влажной траве, стал себя ощупывать. Никаких повреждений на теле он не нашел, немыслимая нагрузка не вызвала растяжений или вывихов.
«Да уж… — сказал он себе. — Сверхспособности… Очень кстати. Сверхзрение, сверхслух… это предвестники. Кто я теперь? Да, как ни крути — аномалия». Он решил до поры, до времени этим заключением удовлетвориться.
Куда теперь? Домой нельзя. Не нужно семи пядей во лбу, чтобы сообразить: в квартире — засада. Наверняка, нож в печке уже найден, к делу присовокуплен, как возможные «вещдоки» преступлений, что на него повесят. Хотелось бы знать, какие показания будут давать в отделении те мерзавцы, что на стройке были? Водители, телохранители… Хотя заявление вряд ли станут писать… Как-нибудь иначе уладят. Наверняка Локков все на того лейтенанта спишет. Вот уж придется бедолаге голову поломать, выдумывая историю о сбежавшем учителе.
«С того момента, как я Арда стукнул, началась моя новая жизнь, — подумал Зубров. — Скверно, что я ему двинул, и все, что после случилось, тоже скверно. Однако есть во всем этом и плюс: эти мои сверхспособности помогут мне выжить. И думается, во всем этом заложена некая первоначальная идея…»
Ему пришло в голову, что самым верным решением было бы обратиться в академию медицинских наук или государственный университет на кафедру биологии. Там наверняка определили бы, что с ним приключилось.
«Я бы мог принести пользу отечественной науке», — сказал он себе, но тут же вспомнил свое незавидное положение беглого преступника. Он обхватил себя руками и стал нервно вышагивать вокруг поваленного дерева, пытаясь согреться. Правая нога побаливала. Зубров поставил ее на ствол, закатил штанину.
— То, что я не сошел с ума, очевидно, — произнес он, изучая продолговатый синяк — след от резиновой дубинки. — Все это было. Вот факт.
Разумнее всего было бы уехать из Алгирска. Зубров проверил карманы: насчиталось девять рублей пятьдесят две копейки.
Паспорта нет, но на эти деньги можно доехать до соседней области, хотя бы до Светловодской, да еще прокормиться в течение двух дней. А там будь что будет…
Зубров
По пути он почувствовал, что голоден.
«Буду терпеть», — упрямо подумал Зубров, перебирая в кармане брюк смятые купюры, но, пройдя по двум улочкам частного сектора, и выйдя на улицу Киевскую, купил в первом же попавшемся лотке четыре пирожка с ливером по пять копеек и тут же проглотил.
Начал моросить дождь. Прохожие кутались в плащи и открывали зонты. Зубров поймал на себе взгляд милиционера, — тот стоял метрах в сорока от него на другом конце улицы. Зубров отвернулся и ускорил шаг. Проходя мимо привокзального гастронома, посмотрел на свое отражение и понял, что если не раздобудет какую-нибудь одежду, то вскоре привлечет к себе внимание со стороны стражей правопорядка. Обернувшись, он увидел, что тот милиционер уже куда-то пропал. Зуброву захотелось домой, однако он тут же отогнал эту мысль прочь: не позволяй себе раскисать.
Как ни странно, Зубров не чувствовал больше отчаяния. Вернее сказать, нельзя было назвать отчаянием то напряжение, что не покидало его ни на минуту. Скорее, это смесь настороженности, некоторого озлобления и готовности в любую минуту дать отпор и пуститься в бегство, если кто-нибудь попытается остановить.
После пирожков во рту остался вкус говяжьих потрохов и пережаренного постного масла, но легкая перекуска придала немного сил и уверенности.
«Поездом не стоит, — решил Зубров. — На электричке рубля три сэкономлю, а то и больше. И ехать не в Светловодск надо, а на юг, к морю». Подумав еще малость, решил: «Рвану-ка в Босфорск».
Он вошел в здание вокзала. Надо было пересечь холл и выйти в противоположную дверь — во внутренний дворик: там располагались пригородные кассы. Зубров решил ненадолго задержаться здесь: пускай хоть пиджак обсохнет. Внимание привлекли кабинки междугородных телефонов-автоматов. «Позвонить матери обещал», — подумал со щемящим чувством, но тут же прогнал эту мысль: нельзя тратить на разговоры то, что отведено на пропитание. Однако в кабинку все-таки вошел, тут можно было спрятаться от посторонних глаз.
Зубров снял трубку и притворился, что вкладывает монетку в прорезь. Затем он как бы невзначай обернулся. За стеклянными дверями зала ожидания прохаживались двое милиционеров.
Идиот! Вся милиция в городе на ушах стоит: из-под стражи ушел двухметровый амбал. А те двое — что они делают? Они ходят между рядами и высматривают человека с приметами Зуброва.
Не став дожидаться, пока милиционеры выйдут из зала ожидания, Зубров покинул кабинку и, втянув голову в плечи, пошагал к выходу. За несколько шагов до дверей быстро обернулся, но тотчас отвел взгляд, — нет, его насторожили не милиционеры, они по-прежнему маячили за стеклянными дверями, — его обеспокоило другое: у противоположного входа стояла высокая рыжеволосая девица и многозначительно на него таращилась.