Вэй Аймин. Книга 2
Шрифт:
– А что еще тут делать? Пока тебя держат взаперти… – усмехнулся Павел, – возобновим тренировки, когда разрешат, а пока тебя не выпускают даже из комнаты, будем всем на нервы действовать твоей игрой. Ты себе представить не можешь, насколько это… утомительно, слушать как учатся играть на скрипке.
– И месть моя будет страшна! – Минмин рассмеялась.
– Ну вот ты и вернулась…
– В смысле?
– Не печальная и озабоченная, а саркастичная и задиристая. Наконец!
– Ох! Ты об этом.
– Давай я тебе поэму
– Но… – Минмин попыталась найти какую-то отговорку, но увидев в его глазах обиду, выпалила: – давай… конечно!
Когда я правил миром,
Как бог среди богов,
Взлетая в кручи белых,
Прекрасных облаков.
Смотрел на мир бескрайний:
В полях, в лесах, в степях,
В морях и океанах, в горах,
В своих домах, в пещерах
Люди чахлые, убогие – мой взор,
Мою судьбу не трогали,
Не теребили боль души моей
Бессмертной. Лишь иногда, в ночи,
Спускался с крыши мира я
Отпить сих вод ключи.
Я брёл по краю леса, -
Хибарка предо мной,
Зайдя на свет огарка
Свечи в хибарке той,
Смотрю: склонилась женщина
Над люлькой, слезы льет,
А в люльке бездыханное
Дитя. И всё… и вот…:
Мирская боль нахлынула, ударила,
Как хлыст. В душе, в сердцах не тот уж я,
Гордыни позабыт – тот круг
В котором вечно я кружился,
Жил, дышал, смотрел я в мир,
И праздно я, не думал, не роптал.
Спросил я безутешную:
«Чем я могу помочь?»
В глазах: тоска смиренная,
В ответ: «Верни мне дочь!»
Склонясь над тельцем крохотным,
Губами я приник ко рту, вдохнул,
Жизнь пламенем взвилась,
Но в самый миг – боль в чреслах
И бессилие, разверзся свод небес:
Как факел – синим пламенем сгорел
И крыльев нет. Воскрес. Спросил:
«За что же так? Я лишь хотел помочь!»
Но строг закон: мир бренный тот
Оставь иль будь готов.
Простишься ты с бессмертием.
Решил? Так поживи
Среди людей без имени,
Без крыльев, без души.
Разорвана, рассеяна в веках
Судьба моя. Душа моя бессмертная,
Сплету ли нити я?
Когда-нибудь и где-нибудь
Найду ли я тебя? Иль жизнь моя
Сакральная, звеня, стекла, ушла
Сквозь пальцы, как водица
Стекает и журчит.
Сверкает в каплях радугой
И память теребит.
Я не жалеть о прожитом,
Не плакать о былом,
Пришел в ваш мир смеющейся,
Уйду – как грянет гром.
Лишен я здесь бессмертия и сил
Помочь могу, лишь опытом
И знанием. Как песня на ветру,
Пою о вечном, о былом,
Несу завет веков, в ваш мир,
Что стал так дорог мне,
Что
Павел замолчал. Минмин вздохнула, задумчиво произнесла:
– У этого стиха какой-то смысл… я так понимаю – это твоя судьба?
Павел уклончиво кивнул.
– Что ты хотел сказать этим стихом?
– Что сказать… – он задумался. – Пожалуй, он получился немного напыщенным.
– О! – только и вымолвила Минмин, затем кивнула, – пожалуй.
– Будь осторожней в этом мире, – добавил он, подумав.
– Я уже это поняла, – вздохнула она.
– Не повтори ошибку своей матери.
– Ошибку? – удивилась Минмин, – о чем ты?
– Я о том, что твоя мать сделала что-то, за что потом расплачивалась всю жизнь… ведь её недаром сослали в эту глушь.
– Почему ты так уверен в этом?
– Хм… – хмыкнула Павел, – разве это не очевидно? Твоя мать – любимая дочь и сестра обоих прежних государей, если бы она не натворила что-то, что противоречит устоям общества, в котором она жила, её бы ни за что не отослали так далеко от столицы… Порой я удивляюсь, как работает твоя голова. Ты такая умная и прозорливая во всём, но бывают моменты, когда ты просто самых очевидных вещей не видишь. Или пытаешься не видеть? Возможно это что-то связанное с психологией, какой-то барьер. Как то, что ты не желаешь запоминать лица и имена людей… это из-за того, что ты не ассоциируешь себя с этим временем? Или предполагаешь, что рано или поздно один из этих людей окажется у тебя на операционном столе и тебе придется спасать его жизнь, а когда спасаешь знакомого человека… это совсем по-другому, чем оперировать незнакомца…
– Возможно ты прав, – кивнула Минмин, – ты психиатр, тебе в этом проще разобраться. А как ты узнал, что я плохо запоминаю лица и имена?
– Да… так… наблюдал за тобой.
– О! – кивнула Минмин.
– Ага, – улыбнулся он своей улыбкой сфинкса.
***
Через пару дней Минмин удалось через охранников, стоявших у дверей её домика, уговорить футина её принять. Она постучалась, вошла в кабинет, поклонилась. Вэй Нин удивлено вскинул брови:
– Давно не видел тебя такой смирной, – взглянул на неё Вэй Нин и вернулся к своим делам.
– Футин, – Минмин подошла к его столу и очень спокойно, по-взрослому, без жеманства и заискивания, произнесла: – прости меня, я доставила тебе столько хлопот.
Вэй Нин отложил бамбуковый свиток, который держал, внимательно посмотрел на дочь.
– Я поставила всех нас, всё поместье, всех шаньцев в трудное положение… я…
– О чем ты? – удивился Вэй Нин.
– Я вмешалась в религиозный обряд и люди могут теперь подумать, что я не соблюдаю обычаев… не верю во всех этих богов и шаманов, и жрецов, и еще там кого… всех их не уважаю и не слушаюсь…