Везунчик Джим
Шрифт:
— Прекратите! — Бертран побагровел. — Я вас предупредил: держитесь от Кристины подальше. Когда я подобные вещи говорю, то рассчитываю, что у адресата хватит мозгов повиноваться. Почему вы не повиновались? А?
Его бешенство, наложенное на факт визита, определенно было избыточно в свете решения Диксона не продолжать с Кристиной (вызванного иными мотивами) и, следовательно, вывести войска. Однако Диксон не хотел отказывать себе в удовольствии снайперского выстрела, для чего и придержал информацию.
— Я, Уэлч, не повиновался, потому что не захотел.
Последовала пауза, в продолжение которой Бертран дважды порывался залаять. Глаза его более, чем когда-либо, напоминали вогнутые донышки пивных бутылок. Наконец, уже
— Вы, Диксон, похоже, не вполне понимаете, чем это для вас чревато. Так я вам объясню.
Бертран взгромоздился на подлокотник пэлл-мэлловского кресла и снял берет, к слову, представлявший весьма нетривиальное сочетание с темным костюмом, белой сорочкой и галстуком, изукрашенным виноградными лозами. Диксон сел на кровать, она слабо вякнула.
— То, что происходит между мной и Кристиной… — Бертран запустил пальцы в бороду, — очень серьезно. У наших отношений изрядный стаж. И я, чтоб вы знали, с ней не только ради банальных перепихов. Я пока не хочу жениться, но вероятность, что через пару лет я женюсь на Кристине, однозначно присутствует. Я клоню к тому, что связь эта долгосрочная, определенно долгосрочная. Кристина еще очень молода и неопытна, даже для своего возраста. Похищения с балов и приглашения в затрапезные гостиницы на тайные чаепития для нее в новинку. Вполне естественно, что они льстят ее самолюбию и внушают уверенность в своих женских чарах. Но это пройдет. Слышите, вы: это пройдет. Очень скоро приятное возбуждение сменится чувством вины. Кристина проклянет день, когда встретилась с вами. И вот тут-то начнутся проблемы. Я ее знаю: она будет разрываться между необходимостью дать вам отставку и брезгливой жалостью к вам. Она будет страдать из-за собственной двойной игры — ей пока неизвестно, что меня проинформировали о вашей последней встрече, — и из-за всей аферы в целом. А поскольку мне такие осложнения не нужны, я намерен пресечь ее метания на самой ранней стадии. Я Кристину, что называется, обтесал — один Бог знает, чего это стоило. Мне не улыбается начинать все с начала. Короче говоря, Диксон, паситесь на своем поле, а на чужое рот не разевайте. Ваше теперешнее поведение вредит прежде всего вам. Но не только: вы портите жизнь Кристине и создаете неудобства мне. Кристина пробудет здесь еще несколько дней. Очень рассчитываю, что вы учтете все вышесказанное и не изгадите ей остаток отпуска. Ну как, различаете смысл в моих словах, крот вы несчастный?
Диксон давно уже курил — зажег сигарету на «льстят ее самолюбию». От Бертрана он не ожидал такой проницательности, и незачем Бертрану упиваться эффектом.
— Как вы любезно изволили намекнуть, мое зрение не дает полной картины, — произнес Диксон, очень надеясь на небрежность тона. — Например, смысл слов «я обтесал Кристину» мне неясен. По-моему, вы себе льстите. Ну да вам виднее. Зато с высоты своего полета вы простую вещь упустили: все вышесказанное верно лишь в том случае, если верны ваши гипотезы.
— Мои гипотезы верны, юноша, абсолютно верны, — заявил Бертран. — Это-то я и пытаюсь вам внушить.
— Насчет внушить — я заметил. Только не рассчитывайте на мою слепую веру. Теперь моя очередь высказаться. Слушайте. Серьезные, долгосрочные отношения — это не про Кристину и вас. О нет — это про Кристину и меня. Хотите знать, что на самом деле происходит? Не я тщетно пытаюсь отбить у вас Кристину, а вы тщетно пытаетесь отбить ее у меня. Но это пройдет, Уэлч. Это пройдет. Ну что, различаете смысл в моих словах, орел вы наш?
Бертран вскочил и укрепился подле кресла, несколько расставив ноги. Заговорил ровным голосом, но сквозь зубы:
— Диксон, сделайте над собой усилие, зафиксируйте мою мысль в своих так называемых мозгах. Я всегда беру то, что мне нравится. И всяким убогим, недоделанным диксонам лучше убираться с дороги подобру-поздорову. Вы этого учесть не желаете. Кристина со мной, потому что я имею на нее право,
Диксон сделал шаг вперед:
— Ваше время на исходе, Уэлч. Скоро при появлении вашей персоны никто и не подумает порскнуть с дороги. Воображаете, будто вы полубог, только потому, что ростом вышли и холсты марать научились. И все бы ничего, будь вы действительно полубогом. Но вы не полубог, Уэлч; вы лгун, вы сноб, вы хвастун, вы дурак. Думаете, у вас восприимчивость развита? Ничего подобного: вы только чужое мнение воспринимаете, больше ничего. Вы раздражительный, обидчивый и тщеславный, но никак не восприимчивый. — Диксон сделал паузу, однако Бертран по-прежнему только смотрел на него и перебивать, похоже, не собирался. — Мните себя великим любовником, но и это неправда: вы настолько меня боитесь — меня, не человека, а крота, по вашим же словам, — что не поленились притащиться ко мне домой и устроить сцену, как ревнивый муж. Вот вы мне тут рассказываете, как много для вас значит Кристина, однако это вам не мешает параллельно крутить роман с замужней женщиной. Видите, насколько вы изолгались? Не то чтобы я возражал — просто вы в своем глазу бревна не приметили…
— Вы на что, черт вас подери, намекаете? — Бертран со свистом дышал через нос и стискивал кулаки.
— На ваши банальные перепихи с Кэрол Голдсмит я намекаю, вот на что.
— Что за чушь…
— А вот запираться не стоит. Да и зачем? Вы просто взяли то, что вам понравилось, потому что право имеете. Так ведь?
— Если вы хоть слово скажете Кристине, я вам шею на такие мелкие кусочки раздроблю, что…
— Расслабьтесь, сплетничать не в моих правилах, — усмехнулся Диксон. — Нечего по себе других судить. Я и без сплетен Кристину отобью, а вы в другом месте будете хвост распускать и байронические страсти имитировать.
— Ну, Диксон, ты сам нарвался, — пролаял Бертран. — Я тебя предупреждал. — Он шагнул к кровати и навис над Диксоном. — Давай, поднимайся, недомерок, грязный завсегдатай пивнушек, дерьмо прыгучее.
— Это что же, сэр, — вы меня на танец ангажируете?
— Я тебе покажу танец, ты у меня запляшешь, ты у меня джигу изобразишь. Вставай давай. Что, кишка тонка? Думаешь, я сейчас остыну, сяду, скушаю и не подавлюсь? Или ты в штаны наложил со страху-э-э?
Фирменная концовка стала последней каплей.
— Перестань кряхтеть — ты не в сортире! — Диксон снял очки и положил в нагрудный карман.
Они стояли друг против друга, разделенные пестрым ковром, расставив ноги и согнув руки в локтях, будто собирались исполнить некий ритуал, но не знали, что служит сигналом.
— Ты у меня запляшешь, — повторил Бертран и ударил Диксона по лицу.
Диксон сделал шаг назад, но оступился на ковре, и, прежде чем восстановил равновесие, кулак Бертрана обрушился ему на правую скулу. Диксон устоял; правда, в ушах шумело, зато голова работала отлично. Не дожидаясь, пока Бертран, в свою очередь, восстановит равновесие после удара, Диксон двинул ему в ухо, наиболее крупное и выдающееся из двух. Бертран упал; комната содрогнулась как при землетрясении, фарфоровая балеринка на каминной полке вроде даже присела — и усугубила тишину звонкой россыпью осколков. Диксон подошел на шаг, потер костяшки — ухо оказалось жесткое. Через несколько секунд Бертран зашевелился, заерзал на полу, однако встать не попытался. Было ясно: Диксон выиграл этот раунд; ему мнилось даже, что и весь матч. Ликуя, он надел очки. Бертран поймал его взгляд, смешался. Такую песью морду только на указателях к сортирам малевать, подумал Диксон. И сказал: