Везунчик Джим
Шрифт:
— Делайте лучше, как он говорит, леди, не вынуждайте его вам в зубы двинуть [22] .
— Шел бы ты, Диксон, свои записки сумасшедшего в памяти освежил.
— Бертран, как тебе не стыдно!
— Мне стыдно? Хорошенькое дело! Мне должно быть стыдно. А может, это ему должно быть стыдно? Он кем себя возомнил? Наглости хватило сказать нам…
Кристина покраснела.
— Ты, видимо, забыл, о чем я тебя просила час назад?
— Послушай, Кристина, я сюда не для того пришел, чтобы разговаривать с этим… с этим типом, и не для того,
22
Фраза из фильма «Окаменевший лес» (1936); принадлежит герою Хамфри Богарта, гангстеру Дюку Мэнги.
— Кого я вижу! Берти, радость моя! — раздалось у него за спиной. — Поди-ка сюда.
Бертран вздрогнул якобы от неожиданности и одновременно полуобернулся.
— Привет, Кэрол. Сейчас не могу — я хотел…
— Я тебя дольше минуты не задержу, — пропела Кэрол и повисла у Бертрана на локте. — Верну в целости и сохранности, — заверила она Кристину уже из-за плеча.
— Ну, Кристина, здравствуй, — сказал Диксон.
— Здравствуй.
— Сегодня последний раз, да?
— Да, последний.
Диксону было обидно и жалко себя.
— А ты, кажется, не сильно расстроена. Не в пример мне.
Кристина секунду смотрела на него, потом резко отвернулась, будто ей показали фотографию из учебника по судебной медицине.
— Я приняла решение. Больше думать об этом не собираюсь. И тебе не советую.
— А я вот не могу не думать. Не могу прекратить мыслительный процесс. Он сам по себе идет, помимо моей воли.
— Откуда у тебя фонарь под глазом?
— Мы с Бертраном сегодня подрались.
— Подрались? А он ничего не сказал. Что вы не поделили? Подрались, ну и дела!
— Он велел мне не разевать рот на чужое; я сказал — не дождетесь, ну и началось.
— Мы же с тобой все решили… Или ты передумал?
— Не передумал. Мне просто не хотелось, чтобы он вообразил, будто я его слушаюсь.
— Подрались, надо же. — Кристина как будто сдерживала смех. — И ты проиграл, судя по твоему виду.
Диксону это не понравилось; вдобавок он вспомнил, как Кристина хихикнула за чаем в гостинице.
— Ничего подобного. Прежде чем выводы делать, кто проиграл, а кто победил, посмотри повнимательнее на ухо Бертрана.
— На которое?
— На правое. Впрочем, может, по уху и незаметно. Пострадали главным образом внутренние органы.
— Так ты его нокаутировал?
— Еще бы. Он даже не сразу с полу поднялся.
— Боже. — Кристина смотрела округлившимися глазами, пухлые сухие губы чуть приоткрылись. Приступ желания, безнадежного, как малярия, обрушился на Диксона, отяжелил, придавил — так же Диксон тяжелел, когда с ним заговаривал Уэлч. Никогда еще первая встреча с Кристиной не всплывала в памяти столь детально и остро; за какие-то две минуты Диксон пережил все заново. Он поднял взгляд.
Момент истины испохабил Бертран — выскочил, как черт из табакерки, из-за жены члена совета графства. Повадки больше пристали леворукому подающему, который в обход судьи появляется в поле зрения бэтсмена. Так, лицом красен: явно вне себя от ярости — либо
— С меня хватит, — тявкнул Бертран. — Что и требовалось доказ-э-эть. — Он схватил Кристину за локоть и поволок прочь, но перед стартом заметил Диксону: — Все, сопляк. Тут тебе и конец. Можешь приступать к поискам новой работы. Я не шучу. — Кристина оглянулась — в глазах был испуг — и повиновалась собственному выносу к группе, оснащенной дядей Джулиусом. Кэрол тоже посмотрела на Диксона — что, дескать, так и будем ушами хлопать? — и ушла за Бертраном и Кристиной. Ректор утробно хохотнул и погладил воображаемый топор.
Диксон вспомнил «и ты проиграл»; стало тошно. Через несколько секунд это ощущение полностью смела паника. Бертран наверняка не голословен; наверняка в голове Уэлча уже идет напряженная работа. Катализатор — факты, которые сын просто не мог больше скрывать; если же их недостаточно, у миссис Уэлч найдется что добавить, или уже нашлось, без сыновних просьб. Диксон жестоко заблуждался, полагая, что войне конец, что Бертрандия в руинах; нет, из руин целится последний снайпер, а безоружный Диксон один в поле. Все дурные предчувствия оправдались. Диксон позволил себе увлечься, в горячке сражения позабыл об осторожности. И вот он повержен — лежит в пыли и не может дать по рукам этому бородатому борову, чтобы не смел лапать Кристину за плечи, чтобы не стоял тут такой самоуверенный, такой сознающий свои права, такой победоносный. Кристина была готова провалиться из-под этой лапы, ссутулилась, но лучшей манеры держаться Диксон и представить себе не мог.
— Что, Джеймс, решил бросить прощальный взгляд?
Маргарет обеими ногами стала на любимую мозоль;
Диксон чувствовал себя как человек, затеявший драку с пешим полисменом и вдруг заметивший полисмена конного.
— Что?
— Посмотри, посмотри на нее хорошенько. Другого случая не представится.
— Нет, не думаю, что я…
— Если только ты не решил время от времени ездить в Лондон, чтобы с ней не было по принципу «с глаз долой — из сердца вон».
Диксон уставился на Маргарет в искреннем удивлении — еще и на то, что Маргарет смогла его удивить, в такой-то момент.
— Что ты имеешь в виду? — вяло спросил он.
— Запираться бесполезно. Не надо быть семи пядей во лбу, чтобы твои мысли прочесть. — Кончик ее носа шевелился, как обычно, когда она говорила. Маргарет стояла расставив ноги, скрестив руки на груди; эту позу она облюбовала для светских бесед как в актовом зале, так и в небольших учительских на верхних этажах, и ни в малейшей степени не казалась ни напряженной, ни взволнованной, ни сконфуженной, ни раздраженной.
Диксон позволил себе тяжкий вздох — и погряз в запирательствах и оправданиях, предусмотренных данным конкретным сценарием. Он говорил и дивился, как легко, с какой воровской ловкостью в сценах с Маргарет его лишили единственного морального преимущества — самостоятельного решения не проявлять интереса к Кристине действием. Жестоко упрекать человека в тоске по объекту его же добровольного отказа. Диксону хотелось лечь на пол, вывалить язык и дышать, двигая боками. Он уронил виртуальную ракетку и сгорбился под тяжестью Утешительной Призовой Маргарет.