Вид на битву с высоты
Шрифт:
Но поминки по Попугаю взвод устроил. Выдали всем водку, и Коршун пил из своей знаменитой боевой чашки. Боевые чашки делают из черепушек, но покупать и продавать их грешно – ты должен или сам врага убить в бою, или получить чашку по наследству от товарища. У Коршуна была чаша их воеводы или какого-то другого шефа. Когда Коршун его зарубил в рукопашной, оттуда присылали, предлагали обмен. Но Коршун, конечно же, не согласился. Он вычистил черепушку от мозгов, пропесочил ее, потом отпилил как положено и послал с вестовым в штаб. Там Сизяк оправил чашу в золото – тонкий краешек из золота. Стала
Оруженосец комкора приставал к Коршуну, просил от имени своего господина. Ему тоже не повезло. Не столько ценная вещь, как почетная. У дружинников мало ценностей, и переходят они по наследству от погибших к тем, кто еще погибнет. Погибают все, даже мухи, – одни от старости, другие от стрелы или топора. Хотя Коршуну еще не приходилось видеть человека, который бы умер от старости, впрочем, и от болезней люди умирают редко – и не на передовых позициях. Наверное, в городе, там, далеко, в тылу.
От водки не было пьяного чувства. Она на вкус была нормальная, водка как водка. А вот влияния на организм не оказывала. Некоторые рассказывали, как раньше, бывало, загуливали, и еще рассказывали, как заваливали баб. Чего ж не рассказывать. Коршун был не таким старым, и у него не было хвоста памяти. Он всегда был здесь, на переднем крае. Ну не то чтобы с рождения, когда оно было – рождение! Как себя помнит, он всегда солдат. Защитник отечества. В этом смысл его жизни, и в этом состоит его честь. Если он уйдет с позиции, если оставит свой пост, то лучше пускай его растерзают души тех невинных людей, которых он оставил на поругание врагу.
Сразу после поминок пришел комроты Шундарай, косоглазый, рожа поперек себя шире – и откуда только такие люди появляются? – но хитрый, свой, если надо что добыть для роты или сберечь людей – ему цены нет. Так что для Коршуна что Шундарай, что Ганнибал – все одно, был бы свой и настоящий патриот. Откуда у него в голове возникло слово «Ганнибал», Коршун не задумывался. В голове у людей часто возникают непонятные слова или даже картинки – у каждого бывает. На них можно обращать внимание, а можно и не обращать. Некоторые ходят к полковому жрецу, тот может истолковать, а может сделать укол. Но чаще всего достаточно поговорить – Вавила Коршуну как-то объяснял, что видения и слова происходят из прошлой жизни. Каждый человек, как учит религия, рождался уже тысячу раз, рождался, жил, умирал, защищал своих близких или даже был облаком – это сложная наука, не всем по зубам. И в тех, старых жизнях бывают непонятные вещи и непонятные люди – человек ведь бывшее насекомое. Но это не освобождает его от ответственности перед народом и своими родными.
Шундарай собрал младших командиров в своей штабной яме.
Яма была хорошая, глубокая, в рост, пол засыпан песком, по краям разложены матрасы из пенопласта – спальные места для Шундарая и его штаба. В этой штабной яме, называется она бункером, стоит стол, принесенный когда-то кем-то из города, и две скамейки.
Шундарай всегда ходит в бронежилете, правда, бронежилет старый, ткань обтрепалась, металл наружу, но ремни хорошие, крепкие, и еще у него есть каска, вернее шлем, но шлемы есть у многих.
Шундарай расстелил на столе штабную карту. Карта была порвана на сгибах
Четыре комвзвода, трое старшин и ротный адъютант Мордвин, трус. Странно, как может человек быть таким трусливым, когда идет последняя и справедливая война за спасение народа? «Я так думаю, – как-то сказал Шундарай, – что мы все, как и положено, добровольцы, а ты по мобилизации к нам попал». Мордвин только ухмыльнулся и ушел. Все думают, что Мордвин – ничтожество, пустое место, только Коршун имеет сомнения, и, когда он поделился ими с Шундараем, тот закрыл ему рот своей широкой жесткой ладонью и прошептал: «Хочешь жить, умей молчать». Звали еще и доктора, но доктор не пришел, сказал – у него дела в лазарете.
И это понятно. У него раненых вагон и маленькая тележка.
– Я из штаба полка, – сказал Шундарай. – Дела наши так себе. Мы были вынуждены оставить высоту Лысую.
Все и так знали, что полк оставил высоту. Там погибли ребята из соседней роты. Коршун там не бился, он просидел весь бой в засаде, не по своей вине – так ему велели, весь взвод просидел в засаде, – остались живы, но, конечно, стыдно.
– А что будешь делать? – сказал комвзвода-2 Золотуха. – Я сам ихнего дракона видел.
– Чепуха это, нет у них дракона, – оборвал его Шундарай, – мне в штабе полка твердо сказали, чтобы мы эти слухи душили в самом зародыше. Это все бабушкины сказки.
– У него огонь из пасти идет, – сказал Золотуха.
– Да не увидишь ты его, – возразил Коршун. – Он в дыму весь, не вылезает.
Шундарай только вздохнул. Конечно, если бы перед ним сидели солдатики, рядовые дружинники, он бы им врезал за упрямство, но что будешь делать с ветеранами, изрезанными, израненными, прошедшими такие битвы и стычки, что никакому шпаку не снились.
– Все, – сказал он, – разговорчики о драконах отставить, обменивайтесь мнениями в мое отсутствие. Не хочу выглядеть в глазах командования хлюпиком.
Он посмотрел вверх и воздел руку раскрытой ладонью к небу, к вечно серым скучным облакам. Остальные дружно поднялись, сдвинули пятки, замерли на секунду.
Великий вождь никогда не дремлет, он смотрит сверху, с заоблачной высоты, пронзая острым взором всю землю вплоть до ее центра.
Конечно же, никто не отказался от своего старого воинского опыта. Видели они и драконов, знали и о подземных червях с людьми в нутре. Да если бы у слуг тьмы, агрессоров, не было этих дьявольских хитростей, разве наши бы отступали, упорно грызясь и цепляясь за каждый холмик?
– Когда начнутся боевые действия? – спросил Золотуха.
Все знали, когда начнутся, но обернулись к Шундараю за подтверждением.
– Будет знак, – сказал он.
Младшие командиры уже чувствовали, что знак приближается, и замерли в ожидании этого момента.
И тут над краем штабной ямы появилась сверкающая фигура фельдъегеря.
– Живы, третья рота? – спросил он.
Фельдъегерь был в жестяной маске, рот в ней прорезан полумесяцем, так что он все время улыбался, на щеках были нарисованы розочки.