Вид с метромоста (сборник)
Шрифт:
Достоевский нащелкал по носу Руссо, Толстого и Маркса и на повороте обошел Фрейда.
Ничего нового после Достоевского про человека сказано не было.
Поэтому Достоевского читают, узнавая правду о себе.
А критики и хулители Достоевского пусть помалкивают.
Пусть сами придумают что-то новое о человеке – тогда и поговорим.
Достоевские непонятки
ПЕРВАЯ
Митя Карамазов много раз называет Грушеньку «царица души моей».
И говорит, что у нее во всем теле этакий изгиб.
Красивая, да. Вообще же она содержанка, ростовщица, хамка и скандалистка. Пожалуй, это всё, что можно о ней сказать. У нее и страстей-то нет. Живет со старым купцом, а Митеньке только один раз ножку поцеловать разрешила.
А он всё свое: царица души моей!
Чем же она его душу завоевала? Красотой? Изгибом?
Кажется, да. Изгибом – то есть линией «талия-ляжки».
ОТВЕТ:
Митя – хоть и дворянин, но на самом деле настоящий плебей. Как там сказано про его отца: «дворянин, помещик из мелких, бывший приживальщик, злой и обидчивый». А Митя – неуч, грубиян, хам. Дурак, теряющий рассудок от пачки денег в руках, уже не соображающий, чьи это деньги (Катерина Ивановна просила по почте отправить), и бегущий спустить эти деньги в пьяном разгуле. С порывами в область чистейшего благоррродства, как и полагается провинциальному скандалисту.
Плебей полюбил плебейку. Красотку с фигуркой. А она ему: денег давай.
ВТОРАЯ НЕПОНЯТКА:
В Мокром, под конец грандиозного кутежа, затеянного то ли на деньги убитого папаши, то ли на остаток Катерин-Иванниных денег, в финале Митя кладет-таки Грушеньку на диван и впивается страстным поцелуем ей в губы.
Ну, вроде бы заслужил? Нет. Что он слышит:
– Пощади.
И добро бы девушка невинная это говорила.
Тут есть, конечно, запятая. Грушенька говорит: «Эти двое рядом. При них гнусно».
Двое – это бывший ее первый мужчина пан Муссялович и его приятель.
Но что значит «при них»? Они далеко, через три стены, пять дверей. Трактир – это же гостиница.
Ага. Принимать от Мити подарки и поклонение, сидеть в кресле посреди кутежа, слушать песни цыган, и чтоб вино рекой и чаевые трактирщикам, – и всё при них, при «бывшем» и его приятеле, они вот тут, в той же комнате – это, значит, не гнусно. Лакомиться на деньги, о происхождении которых у нищего Мити хитрая Грушенька догадывается, а то и наверняка знает – не гнусно.
А отдаться – «ах, пощади».
ОТВЕТ:
Плебейское, пугливо-сакральное отношение к сексу. Секс – что-то нехорошее, гадкое, насильное, к чему так идет слово «пощади». Воровать можно, обманывать можно, ножкой дразнить можно, всё можно, а вот это дело – фи.
Величие Достоевского в том, что он – впервые,
У Шекспира короли и принцы, у Толстого князья и графы, у Достоевского – благоррродные болтливые пропойцы и недотрожливые продажные девки.
Какой народный писатель!
Лицо женщины сквозь мечты
Разобраться с достоевской непоняткой про Грушеньку и Митю отчасти помогает Марсель Пруст.
В третьем томе «Поисков…» читаем:
Аристократ Робер Сен-Лу знакомит рассказчика со своей возлюбленной. Робер купил ей ожерелье за тридцать тысяч франков. Он тратит на нее огромные деньги. Она капризна; они всё время ссорятся, она убегает; он догоняет, платит еще, еще, еще.
Робер Сен-Лу богат, но средства его не безграничны. Чтобы удержать ее, ему нужно минимум сто тысяч франков в год. Ради этого он готов совершить нечто ужасное и отчасти бесчестное – продать свое имя. Жениться на сверхбогатой буржуазке, которая мечтает стать графиней. Получить в свое распоряжение миллионы и на эти деньги осыпать подарками свою любимую.
И вот рассказчик видит эту гордую, капризную, своенравную красавицу.
Это публичная девка, которую он встречал в борделе.
Цена ее услуги – двадцать франков.
Бедный Робер Сен-Лу, влюбленный аристократ!
Пруст пишет:
«То, что мне предлагалось как исходный пункт, – для Робера являлось конечной целью, к которой он шел через столько надежд, сомнений, подозрений, мечтаний!
Он давал более миллиона, чтобы иметь то, что мне, как и другим, предлагалось за двадцать франков. Почему он не получил этого за такую цену? Это могло зависеть от случайного мгновения, когда та, что как будто уже готова была отдаться, уклоняется. Может быть, потому, что у нее назначено свидание…
Если подобного сорта женщина имеет дело с мужчиной душевно ранимым – то начинается страшная игра. Слишком сильно переживая свою неудачу, чувствуя, что без этой женщины он не может жить, душевно ранимый мужчина гонится за ней, она от него убегает, и вот почему улыбка, на которую он не смел надеяться, оплачивается им в тысячу раз дороже того, во что должна была бы ему обойтись высшая ее благосклонность.
Когда из сочетания наивности представлений с боязнью страданий рождается безумное стремление превратить продажную девку в недоступный кумир – может получиться, что этой высшей благосклонности и даже первого поцелуя он так и не добьется…» (Пруст М. У Германтов. ПереводН. Любимова. СПб.: Амфора, 1999. С. 155, 157–158).