Вихрь переправ: 3. С собой проститься придётся
Шрифт:
Одна – безусловно, прошедшая оргия в его спальне. Столько мрачных оттенков красного, столько грязных подтёков.
Но картина, словно альбомный лист оторвалась и рассыпалась прахом, высвобождая на свет новые образы, свежий эскиз. На нём в круглом зале днём заседал совет вурдалаков, где решались и вершились важнейшие вопросы. А в центре стоял он. Как ему надоел этот дом! Ещё немного он потерпит этот вертеп, но когда-нибудь он переедет далеко отсюда, обязательно на берег океана, как мечтала она, как мечтали вместе…
Тут же события в зале заседаний вспыхнули ярчайшим огнём, и распались пеплом. Ворох из карандашных набросков окружил его и завертелся. В голове озарилось:
Он протянул руку и выхватил случайно подвернувшийся листок. Простота линий и сюжета заворожили его взор, оставалось ждать, как краски оживят застывшее действо. Мальчик и девочка в момент знакомства. Их первый встречный взгляд: её – открытый, тёплый, лучистый, его же – изумлённый и недоверчивый. До сих пор он не верил, что существует взгляд подобный этому. Им по четырнадцать лет и отныне начался общий отсчёт биения их сердец.
Картинка истончилась в его руках и искрошилась. Но ничего, ещё много других и он выудил следующую случайность.
Всё те же дети, но уже старше, упивались друг другом на расцветающем нежными красками полотне. Худощавый, высокий юноша с длинными волосами цвета воронова крыла и девушка с пшеничными локонами, достающая ему до плеча. Да, Мария была не из миниатюрных девиц, но стройностью могла поспорить со многими из них.
Мария! Имя ожгло пальцы и вмиг обратило в черноту милую картину. Но он не привык сдаваться, выпростав руку, он сцапал затрепетавший в пальцах рисунок.
Безусловно, то был один из самых светлых дней. Юноша и девушка в свадебных нарядах лучились радостью и давали вечные клятвы. Клятвы, от которых ему уже не откупиться, даже если бы сам того хотел. Если бы можно было воззвать к ним и призвать её к жизни! Он скомкал лист и отшвырнул. Но любопытство сказалось – рука сама собою врезалась в живой водоворот бумажных этюдов и вынула очередной улов.
Их юная семья стала больше. Теперь в его руках жила, дышала и, несомненно, любила его – крохотная дочурка, малышка вобравшая красоту матери и взявшая от отца цвет глаз. Подарок бога, не иначе. Так её и назвали – Дорика.
Пальцы задрожали и утратили власть над картиной, лист выпал из рук и канул во тьму, что кипела под его ногами.
Но нет! Ещё не всё! Он потянулся к бумажному вихрю и вырвал сразу несколько полотен, ворох запротестовал громким шуршанием, но подчинился его воле.
Он впился взглядом, выхватывая каждую деталь, не пропуская ни единой точки.
Они втроём у рождественской ёлки. Мария в восхитительном бирюзовом платье, оно так превосходно подчёркивало её светло-синие очи и благородно оттеняло пшеничные волосы, которые с годами сильно отросли. Он возмужал, но по-прежнему носил длинные волосы, правда, аккуратнее, чем, будучи подростком. На нём белый с огромным воротом свитер и синие, почти в бирюзу, брюки – прихоть супруги. А меж ними их малышка Дорика. Девочке исполнился третий год. Её нарядили в серебристое платьице, и до чего же она хороша! В отсветах разноцветных огоньков ёлочной гирлянды казалось, будто то не платье, а чешуя русалки, о чём радостно во весь свой звонкий голосок и возвестила свое откровение Дорика.
– Из неё выйдет буйная фантазёрка. Не находишь, Влад? – прошептала ему на ухо жена.
– Как минимум, достойная сказочница, – улыбнувшись, вторил он ей. – Как ты.
Как ты… Эхо в его ушах – стылый ветер. Его взгляд приклеился к иному сюжету.
Дорике семь, а ему и Марии по двадцать шесть. Дочка всё больше напоминала ему Марию – хрупкая, с открытым, честным взглядом и светлыми льняными волосами. Они отдыхали на берегу Северного океана, на одном из Ибисовых островов. Маленький долгожданный
– Влад, как бы было превосходно, – сказала Мария, особенно подчёркивая слово «превосходно», – когда-нибудь перебраться сюда, на край земли, и остаться здесь насовсем.
Она перевела мечтательный взгляд на даль солёных вод, и он впервые приметил затаенную грусть в уголках её небесных глаз. Что это было? Предчувствие? Он молчал, обдумывая, а тем временем Дорика подошла к краю берега, обрывистого и высокого не только для маленькой девочки, но и для взрослого.
– Мамочка, папочка, а в море водятся русалки? – спросила она, опасно наклоняясь над обрывом. Тема русалок её так и не оставила.
На него накатила необъяснимая волна ужаса. Он не желал рисковать, и в два счёта подхватив на руки дочурку, шутливым, беззаботным тоном произнес:
– Ты ж моя фантазёрка. Ну какие русалки? Это в книжках их целые моря и океаны, а там, – он небрежно указал в сторону воды, – только рыба, да и ту, чтоб поймать, придётся попотеть.
Дорика протестующее лопотала в защиту своей веры – веры ребёнка в чудеса, её слова обдавали его лицо теплом, но он того не замечал, погрузившись в раздумье. Он-то уже знал, как и Мария, что есть существа куда опаснее русалок. Но как всякий заботливый отец не желал, чтоб дорогое сердцу дитя рассталось с детством прежде времени. Если бы можно было оградить, защитить от всего на свете.
Вот и третий лист. Ворох вокруг отступил от него и вошёл в тень. Других попыток созерцать мгновенья прошлого не будет. Он со щемящей болью в сердце обратил взор к последнему шедевру своей памяти.
Утрата – вот и весь смысл. Сломленный мужчина с волосами цвета воронова крыла один, на коленях у двух свежих могил. Их не стало, Марии и Дорики, три месяца назад. Кто мог знать, что его работа, сомнительные деловые отношения, вмешаются в естественный порядок вещей. И он не знал. Нет, лгать себе можно сколь угодно, но правда о себе напомнит в любом случае. Он уже чувствовал, и впервые тогда – полгода назад на берегу океана с ворковавшей о русалках дочерью на руках. Не остановился вовремя и подвёл их обеих. В случайности он также не верил: не может вот так наехать на пешеходов средь бела дня исправный автомобиль, а после, бросив умирать раненых, умчаться прочь. Ему напомнили о его месте в этом мире самым гнусным образом. Вурдалаки помогли ему выявить след праведника, управлявшего тем авто, они же приняли его в свои ряды чуть позже, когда боль и угрызения совести довели его фактически до безумия. Он отомстил, жестоко, медленно, с лютым упоением. Но боль никуда не ушла. И тогда он понял, что пора сбрасывать шкуру прежней жизни – похоронить там же, где лежали его любимые.
Он взял себе новое имя, старое ничего не значило в новом мире. Вскоре он понял, что намного смышлёнее и сильнее простых вурдалаков – это стало отправной точкой вверх, куда он решил пробиться, во что бы то ни стало. Не ради себя, но ради них. Все цепочки исходили из одних рук, и те руки он собирался вырвать с мясом. Праведники всегда будут соперниками вурдалакам за власть: кто первый, тот и выиграл партию.
Дверь в спальню бесшумно приоткрылась, и в сторону кровати скользнула гигантская звериная тень. За нею в проёме двери образовался Марик, робко взирая в полумрак наглухо зашторенной комнаты.