Вихрь переправ: 3. С собой проститься придётся
Шрифт:
Через два дня Луция наконец очнулась. Первый, кого она позвала, не мог откликнуться на её голос. Больше не мог.
– Где Маргел? – тихим, слабым голоском обратилась она к Юне и Мире, а видя, как те понуро отводят глаза, с беспокойством до чёртиков колющим грудь, чуть громче требовала ответа. – Где он? С ним всё в порядке?
Духу достало Анките. На удивление взрослым младшая дочь Миры, спокойно вложила в свою ладонь дрожащую руку девушки – пальцы той ещё не оттаяли от перенесённого испытания. Анкита ровным, но мягким голосом открыла правду о прислужнике-какаду. Ледяные пальцы в ладони девочки обмякли, а затем сжали с такой силой, что их пришлось сбросить.
Нет,
А затем настала вторая волна. Без подготовки и предисловий ей бросили в лицо её предательство и потребовали объяснений. Как же это всё вторично и бессмысленно, думала она, да и зачем. Решили судить – судите, гоните, проклинайте. Что сделано – того не воротишь, давно известная истина. Но им того мало, им нужен повод и смысл.
И тогда она сбросила с души завесу, которая служила отменной драпировкой истинной личности Луции Бавервильд на протяжении десяти лет.
На удивление всех, возмущение захлестнуло Виктора Сухманова, он как одержимый, что до последнего защищал Лую, теперь едва ли не поносил ту последними словами. Эрик не был так жесток, но желчи хватило и у него. Матфею нечего было сказать, он выдохся окончательно, физически и морально. Юна прикусила язык, она единственная готова была вскочить и заслонить своим телом бессильную, распластавшуюся на матрасе бледную Луцию. Этот порыв шокировал Юну, но она, как и Матфей, тем более, как бы ни бесился Вик и гневался Эр, они также – все прикипели к рыжеволосой плутовке и считали её подругой. Наверное, от того и было больнее Вику.
Луция пропускала мимо ушей его брань, тонко вымеренный сарказм Эрика раздавался в дали – для неё точно капли воды из крана падали наземь и разбивались напрасно. Всё её мироздание сошлось в одной точке, в частичке света, в солнечном камешке, который она ласково поглаживала пальцами. То, единственное чудо, что волшебной нитью удерживало прошлое, не давало захлебнуться в чёрном ничто, засасывающим разум. Спасательный круг. Луя улыбнулась, вяло, бледно.
Эта её улыбочка вконец взбесила Виктора. Он тут же подскочил к ней и, заметив, куда устремлено всё её внимание, с размаху выбил янтарь из девичьих рук. Улыбка тут же скисла, глаза, в которых жила вишнёвая искорка – померкла. Но Виктору не стало легче, так гадко он никогда себя не чувствовал. Подонок, нашёл с кем тягаться! С девушкой. С той, кто ему…
– А, э-э, Вик, – Эрик Горденов напрягся и сделал предупредительный шаг в их сторону.
Виктор чертыхнулся и отошёл прочь, стыдясь смотреть ей в лицо. Но Луция или как её там не реагировала. Она сидела, плечи опущены, руки повисли, утратив драгоценность – безвольная кукла, сломанная марионетка, ни дать ни взять.
– Как жучок в смоле, – её голос, казалось, тоже надломился.
Первой, как ни странно, очнулась Юна, она подобрала золотистый камешек. Приглядевшись хорошенько, она разглядела в его прозрачной толще крохотную букашку – невольного пленника капли древней смолы и, подойдя к отрешённой девушке, осторожно, с особенным тактом, с каким, наверное, врач общается с особо больным пациентом, взяла упавшую ладонь Луки и мягко вложила утрату на ладонь. Пальцы тут же сомкнулись над сокровищем.
– Откуда он у тебя? Это же янтарь? Верно? – заговорила с ней Юна.
Матфей поразился той
– Да, это янтарь, – нервозно, выплёвывая из себя слова, отозвалась Луция. Речь ей далась с натугой, как если бы она задыхалась. – Подарок.
– Наверное, от очень дорогого и значимого тебе человека, – решила проверить догадку Юна.
– Это амулет и талисман. Она так сказала, – Луя продолжала, игнорируя слова собеседницы. Взгляд снова замерцал живыми искрами, прирос к кусочку солнца в ладони. – Она была так прекрасна, но ушла…
Эрик молча покрутил пальцем у виска, ему всё ясно: девчонка тронулась умишком и теперь заговаривается. Виктор отвернулся, и скрестил руки на груди так крепко, что кости заныли. Матфей же, впрочем, как и Юна, внимательно цеплялся за каждое выпархивающее изо рта Луки слово – она не спятила, она впервые раскрывалась там, где всю жизнь строилась стена.
– Кто она? Кто тебе подарил его? – вымолвила Юна, чуть дыша, опасаясь оборвать нить тоньше паучьей.
– У неё глаза были такие… как мои, – голос Луки вздрогнул, как испуганная птаха. – Я посчитала, что она, что она…
Тут её спокойствию настал конец, тело затряслось и зашлось в судорожных спазмах, изо рта вылетел стон боли, копившейся с самого детства, но глаза отказывались проливать слёзы, оплакивая разочарование.
– Нет, конечно, она ею не была! – с горечью и лютостью изрыгнула она приговор, который давно таился на дне её разрушенных надежд. – Если бы была, то не ушла бы, позвала с собою.
Теперь не по себе стало и Эрику, до него, наконец, дошёл смысл, он сочувственно посмотрел на трясущиеся руки, одна стискивала янтарь так, будто желала выдавить из него тот день, что стал точкой невозврата для маленькой Лукерьи Баранки.
Юна легонько положила ладонь на вздрагивающее от подступившей истерики плечо девушки и едва стиснула пальцами. Это подействовало незамедлительно. Лука перевела взгляд на неё и поймала внимательный и полный участия взор. Остатки гордости улетучились, силы куда-то ушли, покинув Луку, и та расплакалась, как маленькая девочка в свой десятый год жизни, как и было когда-то прежде, словно в другой жизни. Она не изжила ту слабость, та всегда шла подле неё робкой тенью, не отставала и ждала своего часа, и дождалась.
– Как её звали, Луя? – Юна выуживала червя боли на свет, выверено и наверняка.
– Она назвалась, а я взяла её имя, нацепила на себя, как платье, и носила. Думала, так я буду с ней, так она со мной будет.
Конечно, Юна уже догадывалась, ребята, судя по их изумлённым взглядам, более туго соображали.
– Зачем? Зачем же так? – полушёпотом со всхлипом вопрошала рыжеволосая приятельница, но не Юну, а уже саму себя. – Для чего она так, если ушла?
Признание нужно. Болеешь не им, в конце концов, какая разница, как зовут человека, главное, каков он изнутри. Имя – лишь платье, одежда, как упомянула Луция-Лукерья. Но ей самой это важнее всех – открыться изнутри, распахнуть себя для себя самой же. Это больно, это невыносимо больно, но любая боль проходит. И Лука простит ту, кого боготворила, простит и отпустит из сердца, но самое главное, она освободит маленькую девочку, даст ей шанс начать всё заново. А ребята всё поймут и помогут. Дружеский круг не распадётся – в то свято верила Юна, читая взгляды друзей, смущённые, позабывшие гнев и обиды, по крайней мере, отодвинув их на время.