Викинги. Между Скандинавией и Русью
Шрифт:
В скифо-сарматском и, шире, индоиранском мире союзы воинов-юношей и бойцов-мужчин, чьими тотемами были собаки и волки, играли едва ли не ведущую роль в воинской организации и в системе власти [32] .
Устойчивость дружинной организации и рост влияния военных вождей происходят в случаях, когда существуют источники богатой добычи (развитые, но слабые соседи или пути транзитной торговли, т. е. возможности для систематического и в перспективе «институализированного» рэкета [33] ). В условиях высокой ликвидности военного дела и грабежа [34] все процессы политогенеза резко ускоряются. Итак, дружина (лат. сomitatus) появляется по мере накопления в социуме индивидов с девиантным «супермужским» поведением. Появление нового социального слоя, касты спутников военного вождя, претендующих на власть и почести, требует новых форм идеологической консолидации и легитимизации – это добровольное объединение под началом вождя, взаимная верность, кооптация пассионарной молодежи, ритуал принесения клятвы, повышенная мобильность, особые внешние аксессуары, культ оружия и силы.
32
Гутнов
33
Об этом феномене см.: Волков В. Силовое предпринимательство. СПб., 2002. Историк и политолог Чарльз Тилли определяет государственный аппарат в качестве «машины легитимного рэкета».
34
Латынина Ю.Л. Дар, грабеж и торговля: историческая условность границ // Знание – сила. 1995. Сентябрь.
Специфическим типом «боевого комитата» стало рыцарство Западной Европы. Виртуозное обобщение возможных истоков и протоформ средневекового рыцарства продемонстрировал Франко Кардини, отметивший, что класс феодалов в варварских королевствах Западной Европы сложился как специфическая социетарная группа конных тяжеловооруженных воинов [35] . Техническими условиями появления рыцаря были появление особой породы коней, технологий сбруи (узда, стремя), специфических доспехов (кольчуга, пластинчатый доспех) и оружия (тяжелый меч, длинное копье). Одновременно был сделан социальный и даже социально-психологический выбор между всеобщей вооруженностью населения и «войны народных масс» (характерных и для Рима, и для варваров) в пользу войны элиты. Тяжеловооруженный человек на коне после обретения определенного мастерства становился на редкость эффективной боевой единицей. Вместе с тем одновременно ему требовались повышенные ресурсы для обеспечения своего участия в походах – несколько лошадей (боевых и тягловых), слуги, обслуживающие его, оруженосцы, страхующие его и восполняющие его слабые стороны. Необходимо было также оплачивать работу высококвалифицированных мастеров, без которых невозможно было получить подобающую экипировку. Однако опыт постримской истории показал, что такой супервоин часто превосходил по своим боевым качествам вооруженную группу людей, гораздо большуая по численности, чем вся его обслуга. Но такой воин должен был быть постоянно в боевой готовности, единственным его занятием становились тренировки – турниры, охота, войны, распри с соседями (файды). Существовала единственная возможность дать ему необходимые ресурсы: выделить основной источник богатства того времени – земельные угодья. «А кому нужна земля без крепостных?», как заметил дон Румата Эсторский, герой романа братьев Стругацких. Этот знаменательный выбор был сделан в империи франков в VIII веке, скорее всего при Пипине Коротком, когда традиционные методы ведения войны германских племен оказались бессильны перед арабо-берберской агрессией. Один из самых самобытных процессов социальной стратификации был запущен. «Праздный класс» всегда сражающихся индивидов с повышенным уровнем экипировки и вооруженности оказался весьма эффективен и распространился в соседних королевствах на века. До появления пороха монополия рыцарей на насилие и власть была обеспечена.
35
Кардини Ф. Истоки средневекового рыцарства. М., 1987.
Преимущество рыцарства над традиционными дружинами варварской военной демократии наиболее наглядно доказано битвой при Гастингсе в 1066 году. В предшествовавшей битве с викингами под предводительством знаменитого Харальда Сурового при Стэмфордбридже войска англосаксонского короля Харальда одержали победу – здесь сражались две типологически близких пеших дружины, а вот конное рыцарство нормандского герцога Вильгельма Завоевателя сумело вскоре после этого вырвать победу у англосаксов. Похожий переход от тактики «морской пехоты» варягов к конным дружинам произошел в течение XI в. на Руси, когда оформление профессионального конного войска позволило русским князьям совершать походы в Степь и за XII век полностью подавить агрессию степняков-половцев. При Владимире Мономахе оборонительная тактика укрепленных линий, перехвата обозов степняков при их отступлении, стояние армиями на южных границах Руси дополняются и отчасти сменяются рейдами вглубь степи, ударами по кочевьям и «вежам» врагов. Поэтому тогда же окончательно оформляется технологически и заявляется символически всадническая субкультура [36] Древней Руси, распространяются культ воина-всадника св. Михаила, расширяется система мобилизации коней и людей, увеличиваются княжеские табуны [37] .
36
Михайлов К.А. К вопросу о формировании всаднической субкультуры в Древней Руси // Новгород и Новгородская земля. История и археология. Вып. 8. Новгород, 1994. С. 93–103.
37
Романов Б.А. Смердий конь и смерд (в летописи и Русской Правде) // Известия Отделения русского языка и словесности. Т. XXII. СПб., 1908.
Таким образом, с исторической точки зрения дружина – предшествующая, периферийная, отчасти тупиковая ветвь развития военной элиты. Если рыцарство получало свое преимущество в большей мере технологически, то дружинники добивались преимущества психологического, культурного, морального. Готовность к смерти, суицидальное поведение и реальный суицид, повышенная солидарность, гипертрофированное возвеличивание определенных ценностей и доблестей отличали военную элиту варварского общества от прочей массы населения. Дружина как группа отборных воинов была зависима от определенных мифологик, без которых ее эффективность резко падала.
Исторически в дружинных государствах Северной и Восточной Европы постепенно обособились разные виды дружины [38] :
а) дружина вождя (конунга, князя) – ведущий тип;
б) отдельная дружина княгини или других представителей правящего рода (некая разновидность первого типа, тесно с ним связанная);
в) свободная дружина «воинов профессионалов», чаще всего временная, на период конкретного похода или этапа жизни своих членов, нередко совмещающих независимые военные действия с наемничеством и с торговлей (felag); ярким примером могут служить флотилии «морских конунгов» Скандинавии [39] .;
38
О
39
Лебедев Г.С. Конунги-викинги (к характеристике типа раннефеодального деятеля в Скандинавии) // Политические деятели Античности, Средневековья и Нового времени. Л., 1983. С. 44–53.
г) братство профессиональных воинов (вариант третьего типа, отличающийся, как правило, более длительным, а то и пожизненным обетом воительства, самоценностью магико-боевых аспектов дружинной культуры); именно о таком объединении и повествует «Сага о йомсвикингах».
Ближайшей аналогией последнего типа могут служить автономные группы греческих наемников, самостоятельно выбиравших стратегов и решавших свои дела, которых французский историк Ипполит Тэн метко назвал «странствующими республиками». Если дружинники, составляющие окружение властителей и фактически формирующие аппарат ранних государств, в большей мере были ориентированы на вертикальные связи со своим королем или князем, то в свободных дружинах преобладали горизонтальные узы братства.
Во всех типах дружин культивировался боевой дух, но «независимые» и полунезависимые дружины, не имеющие поддержки государственного аппарата, в большей мере тяготели к идеологии «смертников», «живых мертвецов», обреченных изначально [40] , в то время как в «государственных» гвардиях скорее ценилась верность вождю, сюзерену, прочность служебно-клиентельных отношений. Хотя, в реальности, разумеется, часто случалось наоборот – наемники проявляли завидную осторожность (о чем ехидно повествует «Сага о йомсвикингах»), а дружинники правителей сражались до конца.
40
Похожие психологические черты просматриваются у японских самураев, потерявших сюзерена, – ренинов.
В эпосе северных народов поровну воспевается и верность конунгам, и бесстрашие, следование «северной этике мужества», предполагавшей опрометчивые и явно несуразные, но удалые поступки. Так, гимном верности может считаться датская поэма «Речи Бьярки», где центральный сюжет составляет гибель в бою двух дружинников Бьярки и Хьялти у тела их убитого вождя Хрольфа. Мотив ответственности дружины перед вождем ярко звучит в финальных сценах поэмы «Беовульф», после того как стареющий конунг Беовульф был брошен своими воинами перед битвой с драконом.
Общим образцом для воинских отрядов Северной Европы и Руси (где дружина изначально формировалась на «скандинавской основе») было войско верховного аса Одина – эйнхерии, т. е. «люди одного войска». Считалось, что все павшие в битвах герои попадали в небесный чертог Одина – Вальхаллу, где они тренировались в воинском искусстве и пировали, готовясь выступить в час Конца Света против чудовищ хаоса. В позднем фольклоре эти представления трансформировались в рассказы о «дикой охоте» хариев – спутников Одина, несущих громы и ветер. В принципе мотив «вечно сражающихся» был достаточно популярен в эпосе скандинавов – согласно легендам были обречены на «вечный бой» отряды конунгов Хедина и Хегни (ночью после битвы валькирия Хильд – дочь Хегни и жена Хедина – воскрешает павших, и бой продолжается). Можно отметить вечную вражду Хундингов и Ильвингов (Ульвингов), которая, судя по этимологии названий этих династий, видимо, восходит к легендам об архетипическом противостоянии родов «собак» и «волков» [41] .
41
«Одного могущественного конунга звали Хундинг. По его имени страна называлсь Хундланд. Он был очень воинственен и имел много сыновей, которые воевали. Вражда и столкновения были между конунгом Хундингом и конунгом Сигмундом. Они убивали друг у друга родичей. Конунг Сигмунд и его род назывались Вельсунги и Ильвиги» (Старшая Эдда // Западноевропейский эпос. СПб., 2002. С. 153). Последнее сообщение об этой вражде связано с Сигурдом, сыном Сигмунда: «У Сигурда была большая битва с Люнгви, сыном Хундинг, и его братьями. В этой битве пал Люнгви и все три брата». Сигурд вырезал кровавого орла на спине Люнгви, т. е. раскроил спину, вывернул ребра в виде крыльев и вытащил легкие. См. подробней: Михайлин В. Тропа звериных слов. Пространственно ориентированные культурные коды в индоевропейской традиции. М., 2005. С. 403–404.
Один – верховное божество языческого пантеона древних скандинавов, покровитель дружинников, «смотрящий» за битвами, пристрастный судья победы и поражения, хозяин «казарменного рая» Вальхаллы, куда попадают погибшие в бою воины [42] . Один – странник, поэт, колдун, некромант, воин, искатель мудрости, развлечений и приключений [43] . Кроме эйнхериев, его окружают берсерки (безумные воины, обладавшие сверхчеловеческой силой) и валькирии – воинственные девы, дарующие в бою победу. Он стоит вне морали; его мораль – власть и сила. Религиозный культ Вотана (Одина), который, по меткому замечанию средневекового хрониста Саксона Грамматика, воплощал бешенство, боевой «фурор», предполагал вечную готовность к битве или поединку, чем создавал необходимую атмосферу в воинских коллективах. С культом Одина связаны ритуалы человеческих жертвоприношений, жестоких казней, суицида и пыток (через которые прошел сам Один, провисевший девять дней на Мировом Древе с пробитым копьем боком). В «Саге о гутах» есть упоминание о культовом «одиническом» союзе, товариществе «Кипятящих» жертвенное человеческое мясо [44] . Один всегда стремится узурпировать роли и функции других божеств, оттесняет их от власти, по сути, присваивает власть над асами и ванами. Так Один постепенно превращается из маргинального персонажа, «Отца ратей», «Отца Мертвых», «Повелителя Повешенных» в «Отца Асов» и «Повелителя Девяти Миров». Die Wilde Jagd, «Дикая охота Одина», сама по себе представляет союз отверженных воителей – вечно странствующее призрачное войско изгоев, преступников и самоубийц [45] .
42
Палссон Херманн. Одиническое в «Саге о Гисли» // Другие средние века. К 75-летию А.Я. Гуревича. СПб., 2000. С. 253–266.
43
Карлейль Т. Теперь и прежде. Герои, почитание героев и героическое в истории. М., 1994. С. 6–37.
44
Сага о гутах / Пер. с древнегутского и прим. С.Д. Ковалевского // Средние века. 1975. Вып. 38. С. 307–311.
45
Ганина Н.А. Готская языческая лексика. М., 2001. С. 37–44.