Виктор Вавич (Книга 1)

Житков Борис Степанович

Наденька, спотыкаясь, семенила сзади, по мягким кочкам. Она боялась потерять в темноте Филиппа.

– А налоги - это что?
– слышала она голос впереди.
– Это уж когда человек войдет... налоги там... локаут и все такое... А надо начинать что ближе, со сволочи этой... Поразъедались. Как боров... и руки за спину...

– У меня намечено, - говорила Наденька, запыхавшись. Филипп зло и быстро шагал вперед.
– У меня на сегодня... а если успею, то я скажу и о.... о той роли... которую...

Наденька всю неделю готовила материал по косвенным налогам. Бумажка,

где выписаны какие-то миллионы, была у нее запрятана в юбке, а про мастеров Наденька не знала, ничего не знала. И почему это он распоряжается?

– Баба!
– сказал шепотом Филипп, с сердцем сказал и оглянулся в темноте на Наденьку.

Пустырь кончался, и впереди стали видны светлые оконца слободских домов.

Усмешка судьбе

ВИКТОР сидел в гостях у пристава. Семья пристава была на даче, и квартира захолостела: пыль и неурядица легли на всю обстановку.

В кабинете на подоконнике стояли тарелки с объедками от обеда. На письменном столе на газете пухлой горкой лежал табак. Пристав в расстегнутом кителе ходил по грязному ковру и поминутно скручивал папироски. Вавич сидел на кожаном диване и слушал пристава.

– Что главное?
– спрашивал пристав.
– Вот скажите мне: что главное? Пристав затянулся, остановился перед Вавичем, расставив ноги. Левая рука за подтяжкой. Пустил дым в потолок.
– Не знаете? Главное - вид. Вид - главное.
– Пристав зашагал.
– Полиция - это лицо города. Ну, въезжаете вы в город. Что вам в глаза бросается? Городовой. Если вот этакая замухрышка закорючкой такой стоит, - пристав скрючился и скривил старческую гримасу, - ну, что? Город это? Сразу и решаете - мразь, а не город. Тетюши! А вот стоит молодец этакий, - пристав выпрямился, - аккуратно одет, амуниция, - пристав провел рукой с плеча по животу, - этак орлом глядит. Ого! Вы подумаете, наверно, наверно, подумаете: ого-го! Да возьмите любой снимок. Кто стоит впереди? Ну, вид города, какого хотите?
– Городовой! Граждане могут быть какие хотите, это случайные зеваки. Ну а если на первом плане какой-нибудь золоторотец с обмызганной селедкой на правом боку - это уж извините, извините меня.

Пристав замахал руками и отвернулся, как будто Вавич собирался спорить.

– Ну хорошо. Вот вы околоточный надзиратель. Стоите дежурным на углу. Как вы будете стоять? Встаньте, встаньте, покажите. Бросьте папироску, - и пристав дернул Вавича за рукав.

Вавич встал. Встал по-солдатски.

– Ну и глупо!
– Пристав фыркнул и махнул рукой.
– Вот, глядите!

Пристав стал, отставя вперед левую ногу, чуть подняв вверх подбородок, правую руку зацепил большим пальцем за пояс брюк, левой рукой он как будто придерживал ножны невидимой шашки.

Постоял так минуту.

– Вот надзиратель!
– сказал пристав. Он отшагнул и указал на место, где только что стоял надзирателем.
– Вот-с: картина! Ну, станьте.

Виктору было до слез неловко принимать позу, но он все же встал. Не свободно, но так, как стоял пристав.

– Взгляд, взгляд надо! Готовность и усмешка судьбе. И, батенька, одеваться, - продолжал пристав, когда красный Вавич сел на место, одевайтесь с иголочки, с ниточки,

и чтоб на вас ни пылинки, ни пятнышка. Дадут вам самый завалящий околоток, Ямскую слободку какую-нибудь, - и там вы франт. Ботфорты носите - глянц, кавалерийский корнет. Начальство проездом глянет и, будьте покойны, скажет: да такому квартальному тут не место.

Пристав затеребил табак на столе, стал курить папиросу.

– Кителя - как снег, как мелом натерты. Фуражку три месяца проносил вон к черту. Помните, что вы - лицо города!

Приезд или встреча. Кого в наряд? Самого нарядного. А у вас и фигура. У вас есть фигура.

Вавичу теперь самому захотелось встать, отставить ногу, палец за кушак и усмешку судьбе изобразить.

– И вот запомните, что я вам скажу, молодой человек: два главные свойства, два качества - решительность и галантность!

Пристав резко повернулся на каблуках и подошел к окну.

Виктор робко пыхтел папиросой. Вдруг пристав подошел вплотную к Виктору, наклонился и свирепо нахмурил брови. И, махая указательным пальцем перед самым носом Вавича, пристав прохрипел:

– Только надо знать, когда пустить одно и когда применить другое. Божже вас упаси перепутать! Божжже вас упаси, - махал пристав пальцем.

Вавич не решился попятиться.

– Так-с, - сказал пристав облегченно, - а теперь покурим.

– Да, да, - говорил Виктор, - вот только кончатся лагери, и я в запас.

– И отлично, и поезжайте. В своем городе - неудобно. Связи старые, это может стеснять при исполнении обязанностей. Всякое, знаете, может быть.

– Вы писали уже?
– спросил Вавич.

– Это уж не беспокойтесь, это уж все будет сделано. Коли я сказал место за вами.

– А все-таки: чиновники? полицейские - чиновники?
– вдруг спросил Виктор.

– М-да! Конечно. Чины здесь гражданские, - раздумчиво ответил пристав.

В это время тяжелые сапоги затопали у порога.

– Кто?
– гаркнул пристав.

– Гольцов, ваше высокородие!

– Чего принесло?
– пристав сунулся к двери.

– Игнатов вроде горит.

– Какой Игнатов? В каком роде?
– встревожился пристав.

– У москательщика Игнатова вроде пожар.

– Так и ждал, давно ждал. Ишь ведь, и погоду выбрал. Вели подавать, еду.
– Пристав стал торопливо застегивать китель. Городовой просовывал под погон портупею.
– Простите! Вот изволите видеть. Всегда на посту. Поцелуйте ручку Аграфене Петровне! Живей, дурак, шапку, - крикнул пристав городовому.

Виктор вскочил.

– Честь имею, - козырнул в дверях пристав. У крыльца городовой подсаживал пристава в пролетку, и Виктор слышал, как он рявкнул в ответ:

– Так точно! Страховой на даче-с.

Дождь

ТАИНЬКА шла в аптеку - кончились мамины капли. Был грустный, тихий вечер - осень вступала на небо. Ровным потолком стояли облака, и падали редкие капли, как задумчивые слезы. Таинька спешила поспеть до дождя и все же шла в дальнюю аптеку: посмотреть на народ. Тумба с афишами стояла на углу главной улицы. Деревянная, вся отвалилась назад, стояла, как баба в заплатах, выпятив вперед пузо.