Вилла "Грусть"
Шрифт:
Мы сидели одни в ресторане "Спортинга", старинной оранжерее, укрытой от солнца ветвями плакучей ивы и зарослями рододендрона. Мейнт говорил Ивонне, что сейчас ему нужно съездить в Женеву, а к вечеру он вернется. Может, они брат и сестра? Да нет. Они совсем друг на друга не похожи.
Вошло еще человек десять. Вся компания расселась за соседним столиком. Они пришли с пляжа. Женщины в разноцветных полосатых махровых блузах, мужчины в пляжных халатах. Самый крепкий из них, высокий кудрявый блондин, во всеуслышание что-то рассказывал. Мейнт снял темные очки. Внезапно
– Эй, глядите, вот она - Карлтон! Известнейшая во всей округе шлю-ха!
Тот сделал вид, что не слышит, но его приятели оглянулись и глазели на нас, разинув рты.
– Слыхала, чего тебе говорят, Карлтон?
На мгновение в ресторане воцарилась абсолютная тишина. Крепкий блондин понурился. Его приятели словно окаменели. Ивонна же и бровью не повела, словно давно привыкла к подобным выходкам.
– Не пугайтесь, - шепнул Мейнт, склоняясь ко мне, - все в порядке, в полном порядке...
Лицо его перестало дергаться, разгладилось, в нем проглянуло что-то детское. Наша беседа возобновилась, он спросил у Ивонны, не привезти ли ей из Женевы шоколада? Или турецких папирос?
Мы расстались с Мейнтом у дверей "Стортинга", договорившись, что встретимся в гостинице часов в девять. Они с Ивонной все говорили о каком-то Мадее (или Мадейе), который пригласил их на праздник в свою виллу на берегу озера.
– Вы ведь поедете с нами, не так ли?
– спросил меня Мейнт.
Я видел, как он подошел к машине, то и дело вздрагивая от ударов тока. Опять "додж" резко рванул вперед, подпрыгнул, задел ворота и скрылся из глаз. Мейнт, не оборачиваясь, махнул нам рукой.
Мы с Ивонной остались одни. Она предложила мне пройтись по парку около казино. Пес шел позади, но все медленней, медленней... Наконец он усаживался посреди аллеи, и приходилось окликать его: "Освальд!", - чтобы он соблаговолил идти дальше. Она объяснила, что медлителен он не от лени, а из-за врожденной меланхолии. Он принадлежал к редчайшей породе немецких догов, у которых печаль и усталость от жизни в крови. Некоторые из них даже кончали с собой. Я спросил, зачем же ей понадобилась такая мрачная собака.
– Зато они такие изысканные, - мгновенно нашлась она.
Я сейчас же вспомнил королевский дом Габсбургов, порождавший иногда таких вот изнеженных ипохондриков. Говорят, что это следствие инцеста: их депрессию еще называют "португальской меланхолией".
– Ваш пес, - сказал я, - страдает португальской меланхолией.
Но она меня не слушала.
Мы вышли к пристани. С десяток человек поднялось на борт "Адмирала Гизана". Убрали трап. Дети, опершись о борт, что-то кричали, махали нам, прощаясь. Корабль отплывал торжественно, словно в те далекие времена, когда мы еще владели колониями.
– Как-нибудь вечерком, - сказала Ивонна, - мы тоже на нем покатаемся. Вот будет славно, ты согласен?
Она впервые сказала мне "ты", и сказала с таким удивительным воодушевлением... Кто же она, в самом деле? Я не решался спросить.
Мы шли по проспекту
Мы присели в ожидании фуникулера. Она положила мне голову на плечо, и я опять ощутил головокружение, как тогда, в машине, на бульваре Карабасель. В ушах все еще звучали слова: "Как-нибудь вечерком... мы покатаемся... славно, ты согласен?", произнесенные с едва заметным акцентом. "То ли венгерским, то ли английским, то ли савойским?" - раздумывал я. Фуникулер медленно поднимался, густая растительность обступила нас со всех сторон. Вот-вот она нас поглотит. Фуникулер врезался в гущу, обрывал розы и ветки бирючины.
Окно в ее гостиничном номере было приоткрыто, и я слышал, как вдалеке скачет теннисный мяч и перекликаются игроки. Если на свете еще существуют холеные, уверенные в себе балбесы в белом с ракетками в руках, значит, жизнь продолжается и у нас есть время, чтоб отдышаться.
Ее кожа была вся в едва заметных веснушках. Кажется, в Алжире идут бои.
Стемнело. В холле нас ожидал Мейнт в белом костюме с безупречно повязанным бирюзовым шейным платком. Он привез из Женевы сигареты и настойчиво предлагал их нам. "Правда, нельзя терять ни минуты, - говорил он, - иначе мы опоздаем к Мадее (или Мадейе)".
На этот раз мы скатились по бульвару Карабасель на полной скорости. Мейнт, закусив мундштук, на поворотах жал на газ, только чудом мы выехали целы и невредимы на проспект д'Альбиньи. Я поглядел на Ивонну и удивился: ее лицо не выражало ни малейшего испуга. Я даже слышал, как она засмеялась, когда машину занесло.
Кто этот Мадея (или Мадейя), к которому мы едем? Мейнт объяснил, что он австрийский кинорежиссер. Он сейчас снимал фильм неподалеку, а именно в Клюза, на лыжной станции в двадцати километрах отсюда, а Ивонна играла у него. Мое сердце учащенно забилось.
– Вы снимаетесь в кино?
– спросил я.
Она засмеялась.
– Ивонна станет великой актрисой, - провозгласил Мейнт, со всех сил нажимая на газ.
А может, он шутит? Киноактриса! Возможно, я уже видел ее фотографию в "Мире кино" или в том же "Киноежегоднике", который обнаружил в ветхом книжном магазинчике в Женеве и листал во время бессонницы, пока не выучил наизусть имена и адреса артистов и постановщиков? Даже сейчас в памяти всплывают какие-то отрывки:
"Юни Астор (Фото Бернара и Воклер. Париж VIII, ул. Буэнос-Айрес, 1).
Сабин Ги (Фото Тедди Пиаз). Комедийная актриса, певица, танцовщица. Фильмы с ее участием: "Папаши задают тон", "Мисс Катастрофа", "Полька в наручниках", "Заговорщики", "Привет, лекарь".
Гордин ("Сашафильм"), Париж XXI, ул. Спонтини, 19, тел. Клебер 77-94."
Может быть, у Ивонны есть псевдоним и я его знаю? На мой вопрос она ответила шепотом: "Это секрет", - и приложила пальчик к губам. Мейнт прибавил с еле слышным, тревожным смешком:
– Видите ли, она здесь инкогнито.