Виноградники ночи

Любинский Александр

Быстрым упругим шагом Руди миновал старика в черной кипе и чистой белой рубахе, сидевшего на скамье, и свернул в переулок, ведущий в Рехавию. Над белыми невысокими домами воздевали свои кроны сосны и кипарисы, воздух с едва ощутимой примесью хвои был прозрачен и чист.

Вот уже вторую неделю подряд Ребекка не навещала Руди, и потому он решил проверить тайник, который использовался в случае невозможности личной встречи. Согласно инструкции Руди не должен был сам входить в сумрачное кафе на углу Агриппас. У него было достаточно людей. Руди располагал реальной силой, как стальная пружина готовой в любой момент распрямиться. И ребята в Тель-Авиве знали об этом, и не могли не считаться

с Руди. Жизнь не могла не считаться с присутствием Руди, и в конце концов уступала, подчиняясь его напору и воле. Он шел уже по центру Рехавии, где всего лет десять назад появились первые дома, но уже все было застроено основательно и плотно. Правда, улицы еще не заасфальтированы, — думал Руди, — водопровода нет. И мусор повсюду! Нужно коренным образом менять отношение к городу, изничтожить этот грязновато-сальный восточный колорит! Думалось само собой. Не потому, что в этот момент судьбы города волновали Руди, просто по природе своей Руди был — Хозяин.

Он вышел на Агриппас и двинулся вверх, вынужденно сбавив темп. Толпа бурлила вокруг него как вода вокруг утеса. Итак, Ребекка не приходит… Может быть, возникла какая-то серьезная проблема?

Нет уж, он лично проверит тайник!

Руди был из тех, кто идет навстречу опасности, а не увиливает от нее.

— Вы счастливый человек, — сказал Яков.

Он разговаривал с маром Меиром, сидевшим на высоком стуле по другую сторону прилавка. Разговор шел, как и в прошлый раз английском.

Мар Меир, до прихода Якова читавший «Хумаш» [13] , переложил закладкой страницу и закрыл книгу.

— Никогда не думал об этом. Просто делаю свое дело. Мои отец торговал книгами, и дед тоже. Эта лавка принадлежала ему.

— Так у вас можно найти экземпляры столетней давности?

— Наверное… Если хорошо поискать.

Помощница мара Меира Герда — худенькая девушка с золотистыми волосами, расставлявшая книги на ближней полке, рассмеялась:

— Вы найдете, если у вас есть в запасе сто лет!

13

«Хумаш», или Тора, Пятикнижие Моисеево.

— Я всегда придерживался такого мнения, что книга находит человека, а не человек книгу! — сказал мар Меир и важно качнул головой. — У Гете, кажется… да, у Гете есть книжка с правильным названием… Книгу я не читал, а название хорошее: «Избирательное сродство».

— DIE WAHLVERWANDSCHAFTEN, — подтвердил Яков.

— О, так вы знаете немецкий?

Девушка обернулась к Якову.

— Знаю… Так уж получилось.

— Вам это неприятно? Вы бы не хотели его знать? — быстро проговорила Герда, и в ее голосе Якову послышалась тревога.

— Нет-нет, что вы! Это прекрасный язык! Он ни в чем не виноват!

Ответ прозвучал, возможно, слишком эмоционально.

Герда улыбнулась.

— Вы смешной.

— Я учу иврит, — сказал Яков, — и знаете, это не так уж трудно.

— Все вы приезжаете и начинаете учить иврит, — проговорил ворчливо мар Меир. — Начинают все, но продолжают немногие.

— Я лингвист!

— И у себя на родине, в России, вы были лингвистом? — Герда опять принялась расставлять книги. Она делала это без усилий. Казалось, книги сами встают на нужное место.

— Я преподавал. В школе. Хотел заняться наукой. Но — еврей-лингвист… В нынешней России это плохо сочетается.

— И что же?

Яков молчал.

— Девочка, перестань дергать человека, — проговорил мар Меир и потянулся за

своей книгой.

— В этом нет никакой тайны… Меня отправили в концлагерь. Это случилось примерно за три года до начала войны. Началась война, потребовалось много квалифицированных переводчиков, и меня освободили… Можно сказать, повезло.

Герда перестала раскладывать книги.

— Если вам неприятно, не рассказывайте. Я знаю, как это трудно — вспоминать…

— Нет, нет, что вы! Наоборот! Я так давно ни с кем не говорил по-человечески!

Мар Меир раскрыл книгу, слегка наклонил голову. Губы его неслышно зашевелились. Он читал.

— Я служил при штабе… ну, это не важно… одного из фронтов. И без особых проблем дотянул до конца войны. Я ведь везунчик.

— По вашему виду этого не скажешь… И что же, вам везло и дальше?

— Да! Не знаю, возможно, потому что я подчиняюсь мгновенному желанию… слишком долго не обдумываю свои поступки? Я не мог себе представить, что вернусь в Россию… Там у меня никого не осталось.

— И у меня в Германии тоже…

В лавочке сгустилась тишина.

— Я так устал от своего еврейства! Может быть, хотя бы здесь этой проблемы не будет…

— Вэ яца Яаков ми Беэр-Шева, вэ елех харона, вэ ифга бэ маком вэ илен, ки ба ха-шемеш, — произнес мар Меир.

Яков обернулся.

— Что вы сказали?

— И вышел Яаков из Беэр-Шевы, и пошел в Харан. И очутился в одном месте, и остановился на ночлег, потому что солнце зашло. Это не я сказал. Так написано.

Яков поднял голову. Солнце зашло, звезды выступили на небе. И вдруг закружились сверкающим вихрем, подхватили Якова, оторвали от земли!.. И почувствовал он, что дышать все трудней, ибо там — нет воздуха!

— Вам плохо? — донесся до него словно издалека встревоженный голос Герды.

— Нет-нет, все нормально, все нормально… Еще не пора… — грустно улыбнулся. — Мне еще многое нужно сделать.

Руди отошел в тень и сел на выступ стены так, чтобы видеть дверь закусочной. Он уже знал, заглянув в немытое стекло, что за тем столом сидит женщина, положив перед собой номер «Джерузалем пост». Больше в закусочной никого нет. Где-то он ее уже видел… Но где? Руди достал из одного кармана пиджака трубку, из другого — кисет, неторопливо развязал, набил трубку пахучим табаком, примял его. Чиркнул зажигалкой, втянул горьковатый, щекочущий горло дымок. Руди любил трубку. Она успокаивала и придавала солидный вид. В свои двадцать два года Руди не хотел выглядеть юнцом. Да… где же он видел ее? Что-то связанное с Ребеккой… Ну, конечно! Ребекка как-то шла вместе с ней — родственница, подруга? Руди глубоко затянулся, окутался дымом… Значит, сама Ребекка прийти не может.

Вышла, наконец. Остановилась, поправила шляпку. Руди терпеть таких не мог — маленькая, полная. Из породы еврейских клуш. Заспешила вверх по Агриппас, к рынку. Руди выбил трубку, спрятал в карман. Движения его были размерены и точны.

Пересек улицу, открыл дверь. Подошел к прилавку, за которым сидел толстый грязный араб. При виде Руди тот дернулся и встал: он видел этого посетителя в первый раз, но почувствовал сразу: вошел тот, кого следует обслуживать стоя. Глядя куда-то поверх его головы, Руди купил сто грамм лукума, повернулся, направился к выходу… Вдруг споткнулся, пакетик с лукумом упал на пол — одной рукой Руди поднял пакет, другая же, словно желая опереться на стол, скользнула вниз, нащупала бумажку, оторвала ее… Мгновенье — и Руди скрылся за дверью. Араб покачал головой, снова опустился на свой табурет. Казалось, он обрел прежнюю неподвижность, но пальцы, перебиравшие четки, подрагивали, и полузакрытые глаза посверкивали тревожно.