Виноградники ночи
Шрифт:
Он вышел на привокзальную площадь. Две бабы в тени пирамидальных тополей торговали тряпьем; у заколоченной, с разбитой вывеской аптеки стояла обшарпанная коляска. Кучер спал, втянув голову в плечи. Шимон свернул за угол на сонную утреннюю улицу и побрел все вверх и вверх, мимо деревянных домишек, закрытых ставень, глухих заборов.
Вдруг он остановился, словно иголкой кольнуло в затылок, и обернувшись, посмотрел через дорогу. У распахнутого настежь окна сидел толстый лысый господин с пышными, свисающими
— Утро доброе, — сказал он. — Не хотите ли постричься?
Шимон оторопело молчал.
Господин хихикнул и сделал широкий приглашающий жест:
— Прошу, пане, прошу!
Уж не издевается ли он? Шимон выпрямился, левой здоровой рукой нащупал под подкладкой золотой, слегка выпятил живот и медленно двинулся навстречу усатому господину. Тот осклабился, мгновенно растаял в темной раме окна и возник уже на пороге, распахнув настежь дверь. Шимон кивнул головой, мол, ничего иного от вас не ожидал, и шагнул в пропахшую одеколоном и мылом сладкую полутьму.
Толстый господин сказал: «разрешите», ухватился за лацкан пиджака и — с силой потянул его с Шимона. Шимон заголосил; почти теряя сознание от боли, рухнул на стоящий у двери стул.
— Ох ты, боже ж мой! — закричал толстый господин. Мгновенным кошачьим движеньем окунул ватку в какую-то жидкость, сунул Шимону под нос… Шимон громко чихнул, заворочался на стуле.
— Ушиблись очень? — участливо спросил господин.
— Плечо…
— А разрешите взглянуть?
И, не дожидаясь ответа, запустил волосатую лапу Шимону под рубаху.
— Ай-ай-ай! — закричал Шимон, — что вы делаете?
Но толстяк, вдруг навалившись всем телом, прижал Шимона вместе со стулом к стене и что есть силы дернул больную руку. Свет померк в глазах Шимона… а когда он пришел в себя, то увидел, что сидит по-прежнему на стуле, усатый же господин плавно поводит чем-то холодным, тускло-блестящим по длинному кожаному ремню.
— Изволите побриться?
— Что?
— Побриться, говорю, не желаете?
— Я пойду, — сказал Шимон, приподымаясь. — Мне надо идти.
— Торопитесь? Могу ли узнать, куда? В гости? На бал? А всего возможней — на деловую встречу? — Усатый господин наклонил голову и как-то уж слишком участливо взглянул на Шимона. — Так, ведь, главное — вид. А вида на вас, извините, нет совсем! Садитесь, будьте так любезны, — и он повел рукой в сторону широкого кожаного кресла. То ли Шимон ослабел, то ли заворожили его речи и плавные движенья усатого господина, только, ни слова ни говоря, пересел он в кресло и увидел в зеркале едва знакомое, полузабытое, обросшее черной щетиной лицо.
Бритва обжигающе остро, с резким скребущим звуком прошлась по щеке Шимона.
— Больно жесткий волос. — сказал усатый господин. — Извините, что я так фамильярно, но у вашего брата, вообще, волос трудный.
— Так здесь и раввин есть?
— А как же… Все как у людей…
Что-то в голосе усатого господина насторожило Шимона. Он посмотрел вбок и увидел, что тот внимательно разглядывает его и как-будто — усмехается?!
— Да-с, — продолжал усатый господин, поспешно отворачиваясь и окуная помазок в дребезжащий железный стаканчик. — Много тут вашего брата живет… но все больше не в городах, а по местечкам вокруг… Барановка, Лыково… да Запашня.
Шимон дернулся в кресле. Толстый господин замер с подъятою бритвой в руке.
— Уж не покарябал ли я вас? — спросил он тревожно.
— Н-нет… — сказал Шимон и покачал головой. — Так, вы говорите, Запашня?
— Точно так-с. Именно. Запашня. Приятное местечко. Все яблоневые да вишневые сады. Бывали там?
— Кажется, там живут родственники отца… Отец что-то говорил, — Шимон потер рукою лоб. — Реб Нахман… Кантор… Канторович?
— Как же, как же! — закричал обрадованно толстый господин, — знаю! Солидный человек. Можно сказать, мудрейшая голова. И что ж, вы в родстве с реб Канторовичем?
— Очень уж в дальнем, — сказал Шимон, откидываясь на спинку кресла и снова предоставляя себя в распоряжение усатого господина.
— Родство есть родство, — наставительно и даже как-то обиженно проговорил тот, и пока добривал Шимона, стриг и мыл голову, все молчал. Молчал и Шимон.
Наконец, он снял с Шимона простыню, всю покрытую иссиня-черными, сальными завитками, и аккуратно стряхнул ее в стоящее рядом ведро.
— Премного благодарен, — сказал Шимон, вставая с кресла и запуская руку под подкладку пиджака. — Сколько с меня?
— Да уж, пяти рубликов будет достаточно.
Шимон разжал руку. В полутьме — тускло сверкнул золотой.
Скучливо, двумя пальцами усатый взял монетку и бросил на мраморный столик.
— Нуте-с, извольте получить, — вынул из верхнего ящика стола пять серебряных монет и с легким звоном, одну за другой, опустил в протянутую руку Шимона.
Кланяйтесь реб Канторовичу, — говорил он, легонько подталкивая Шимона к двери, — скажите, господин Кистяковский большие приветы передавал. Так и скажите. Непременно!
Дверь захлопнулась.
На улице было уже много народу, и солнце стояло высоко. Шимон нашел трактир и, усевшись за столик, потребовал полный обед. Пока половой тер стол влажной тряпкой и ставил прибор, Шимон все думал — и никак не мог додумать до конца… Как же так? Едва мелькнула у него — нет, не догадка, скорее, предчувствие отправиться как бы в гости к этим самым родственникам, как нахальный толстяк тут же высказал ее, да еще с такой наглой уверенностью!