Виноградники ночи
Шрифт:
— Погоди, — сказал Давидка, не поднимая головы.
— Поздно уже…
— Постой! Ответь мне на один вопрос. Я понять хочу!
— Да? — проговорил Шимон, не слишком уверенно отодвигаясь от кустов.
— Положим, ты забор городишь, курятник строишь… так? — Давидка исподлобья глядел на Шимона, — но ведь должен же кто-то тебя охранять! Иначе — тебя убьют, а курятник твой спалят!
Шуршанье, всплеск, рябь на воде. И этот дальний, неотвязный гул…
— Никто меня не сможет защитить! — хрипло вскрикнул Шимон и, подняв
Опустил руку. Помолчал.
— Если бы были деньги…
— Ха! — забормотал Давидка, постукивая ладонью по колену. — Ну, конечно! Все тот же телец… А Авраам, Моисей, пророки? Кто пережил смерть? Кого помнит народ?.. Нет, будь по-твоему, Бог Израиля навсегда б отвернулся от него!
— Слышал! От этой трепотни много крови, мало толку.
Прерывистое дыханье. Быстрая тень с кошачьей грацией скользит по траве.
— Кто поминает пророков? У кого есть голова, тот, клянусь Всевышним, да окунется!
— Кончай балаболить. Сколько уже?
Яцек нагнулся, выхватил из-под одежды тускло блеснувший кругляш.
— Начало второго.
— Пошли!
— Куда спешить? Дай обсохнуть немного.
— Ничего. Обсохнешь по дороге.
Давидка обернулся к Шимону:
— Вот что, философ… — проговорил он, не обращая внимания на тихую ругань Яцека, — через день-другой здесь жарко будет. Так жарко, что от местечка, может, одни головешки останутся, если… если ничего другого не произойдет.
Поднялся, вскинул винтовку на плечо.
— Спокойной ночи, — сказал, сгибаясь в полупоклоне Шимон, — приятных снов.
— Не дури! Ты можешь спастись. Разумеется, спасешься ты сам… А я тебе лишь слегка помогу!
Запрокинув голову, Шимон глядел в шевелящиеся давидкины губы.
— Пройдешь вправо вдоль берега от моста. Увидишь ведущую в лес тропинку… Метрах в пятистах отойдет от нее вбок другая…
— Давидка, ты что? — крикнул Яцек.
— Я говорю, пойдешь по ней и упрешься в бывшую сторожку лесника. Там найдешь лошадь, повозку, кой-какой провиант… Если совсем будет навмоготу, беги туда. Но — одно условие…
Помолчал, глядя в глаза Шимона.
— Приведешь с собою — Руфь! Без Руфи не приходи! Руфь — твой пропуск, понял?
— Зачем впутывать этого слизняка? Мы же решили сами!..
— Кто знает… Можем и не успеть.
Повернулся, пошел вдоль берега. На ходу подхватив мешок и ружье, Яцек бросился вслед за ним.
И снова, гулким эхом из темноты:
— Без Руфи — не приходи!
…Что они могут сказать ребенку, как его унять? Он ворвался в комнату и закричал: «Я ненавижу вас! Я ухожу от вас! Я не хочу быть евреем!» Они положили ложки, молчат. А он вдруг расплакался, размазывая кулаками слезы по лицу.
И бабушка сказала: посмотри на нас — вот твой папа, и мама, и дедушка.
… А он все стоит на высокой горе, опираясь на древко знамени, белое знамя с желтой шестиконечной звездой. В рваной, запачканной кровью одежде, один. Он смотрит на меня, и древко в руке его напрягается и звенит.
Свист пронесся по улице. В комнате вздрогнули, повернули головы к окну. Взвилась на дороге пыль, и едва различимые сквозь белую завесу, проскакали конные. Затарахтели, потянулись одна за другой повозки, с тяжким утробным урчаньем проехало что-то огромное, тускло сияющее на солнце, оставив в воздухе кислую гарь.
Подскочив к окну, старуха захлопнула ставни. В полумраке зашаркали, заворочались на стульях.
— У них лампасы на штанах!
— Беляки?
— Господи, пронеси и помилуй!
— Ой, сколько их…
— Это значит, что приближается фронт.
Реб Нахман поднялся.
— Пойду наверх, посмотрю.
— Сиди!
Но он уже двинулся вон из комнаты.
— Что за человек такой? — в отчаяньи крикнула старуха, бросаясь вслед за ним. — Зачем тебе это надо?!
Скрип лестницы, глухие голоса.
С улицы по-прежнему, не заглушаемый ставнями, лился непрерывный слитный гул.
— Думаете, здесь может быть бой? — спросила Руфь.
— А почему нет?
— Ужасно! Вы… видели когда-нибудь?
— Я старался не смотреть.
— Странно… Не разобрать, когда вы шутите, а когда всерьез говорите.
— Что же, мне и пошутить нельзя? Мне терять нечего. У меня, кроме рубашки, ничего нет. Встану вот, и пойду, куда глаза глядят!
— А есть что будете? Траву?
— Зачем траву? Как-нибудь прокормлюсь.
Тяжко ухнуло за рекой. Через мгновенье — громыхнуло в ответ. Снова ударило… Разрыв — сильнее, ближе! Со звоном вылетело стекло.
Шимон вскочил… и опустился на стул. Скривив губы, Руфь смотрела на него. Перегнулся через стол. Заглядывая ей в лицо, зашептал:
— Сматываться надо, слышишь? Я одно место знаю. Там повозка, лошадь… Это недалеко!
Недоуменно вскинула брови… Вдруг фыркнула, расхохоталась.
Какой шустрый! Тихоня-тихоней, и вдруг — разговорился, на ж тебе! — она уже не смеялась — кричала, и Шимон видел совсем близко ее бешеные глаза. — Думаешь, я сама не знаю, где находится твоя повозка? Да, если бы я только захотела… А я — не хочу! Понятно? Не надо мне! Телохранитель выискался…
Откинулась на спинку стула, зябко передернула плечами. С улицы в разбитое окно по-прежнему накатывали цокот, гомон, звон. За рекой продолжало ухать, но разрывы ложились дальше, глуше.