Вираж
Шрифт:
Даша огляделась. Теснились косухи, немного цепей… мелькнул одинокий ирокез… кожаная безрукавка, рука от которой на отлете держала дымящийся окурок… чужая рука перехватила… косяк пропал за спинами. Наголо бритая девушка, поднесла к губам горлышко темной бутылки, другая девушка, выхватила из темноты остатки косяка и быстро коротко затянулась.
Рев оборвался. Парень на эстраде затряс волосами. Его команда бросилась врассыпную, освобождая место для следующих исполнителей. И опять: шепот в микрофон, ровный гомон толпы… настройка.
Даша
– Слушай, тут Шевчук, – возбужденно оповестила она бабку, пролезая на заднее сиденье за курткой.
– Это который – осень?
– Ага. Осень…
Парнишка у микрофона отревел свое, ему похлопали. Потом хлопки усилились, раздались крики, переходящие в рев. Даша привстала на цыпочки. У микрофона стоял Кипелов. Как он пел! И как мало! Но за ним вышел… Дарья глазам не поверила.
Исчезла сквозная зимняя ночь. Он был рожден чтобы бежать, он открывал дверь в лето…
Она прыгала и кричала вместе со всеми. Рядом металась бритая девчонка, байкеры ревели не хуже собственных машин…
Потом кто-то вышел к микрофону и сказал несколько слов. Начала гаснуть подсветка на сцене. Даша разочарованно поплелась к машине, в раскрытое окно которой, любопытствовала закутанная в пуховой платок Серафима.
Их машинку пропустили на объездную дорогу, впадающую в пустое шоссе уже за пределами городка. Пробка пребывала на месте. Вдалеке едва слышно гудели моторы – снимались с места байкеры. Под тихое бормотание печки бабка перестала стучать зубами и выбралась из платка.
– Хороший мальчик, – голос у нее скрипел.
– Ты о ком?
– Последний.
– Чиж.
– Фамилия такая?
– Вроде того.
– Не слышала.
– Его по телевизору не показывают.
– На тех, кого там показывают, люди среди ночи зимой в давку не полезут.
– Это ты бабуля права. Я сама только на одном его концерте была. Представляешь, еще не началось, а народ уже в раж вошел: кричат, свистят. Я губу оттопырила: фу! моветон, блин. А к середине концерта сама орала и прыгала. Как в другой жизни побывала. Там все настоящее, а тут только отражение. Плоско, скучно. Витюша мне длительно потом выговаривал за плохое поведение.
– Взревновал.
– Да нет. Просто было к чему прицепиться, вот и пилил.
– Он не тебя ревновал, а мужескость свою нянчил. Это знаешь ли, похуже будет. Жена что? Либо повинится и он об нее ноги повытирает. Либо уйдет. Замена – тут как тут. Так или иначе, мужик свою самость не расплескал. А поставь его рядом с таким вот? Да Витька от одной перспективы должен был на стенку лезть. Представил должно быть, что ты его сравнивать станешь. А все женщины сравнивают. Только одним мужикам оно безразлично, а другие бесятся. К сожалению первых – единицы, а вторых – пруд пруди. А
– С ума сошла, бабуля? Он для всех.
– Не он именно. Такой. Но помяни мое слово, как только такого встретишь, так твоя жизнь вся под откос ухнет. Витюшу будешь, как малину поминать.
– Не пугай, Серафимушка.
– А может и пронесет еще. Сколько ехать-то осталось?
– Минут десять.
Серафима с трудом вылезла из машины. Даша помогла ей добраться до постели, раздела, уложила, подбросила дров в печку и села дожидаться, пока прогорят. При незакрытой вьюшке к утру в доме становилось зябко.
В тот год Дарья выбралась к бабке только на излете осени. Было уже ветрено. Ночи похолодали. Берег почти совсем опустел. Даша тащилась в горку с чемоданом, соображая, что не так. Дошло только у самой калитки – исчез высокий мезонин бабкиного дома. Даша рванула створку ворот. Вместо уютной старой развалюхи перед ней бетонным боком торчал цоколь нового дома. Над цоколем поднимался уже достроенный этаж. От старого дворика осталась сарайка, из которой выглядывал бампер красной малолитражки, да в углу у самого забора – индийская сирень. Она только-только собралась цвести.
Даша от неожиданности выпустила из рук чемодан. Он тупо бухнул на крупный, рассыпанный гравий.
– С сюрпризом тебя, – проскрипела Серафима вместо приветствия. – Вот решила новые хоромы поставить.
Даша спохватилась, стала поднимать чемодан, улыбаться, здороваться. На Серафиму было страшно смотреть. Она вся ссохлась, провалилась внутрь. Руки тряслись. На Дашу она смотрела как сквозь мутное стекло.
– Не по возрасту мне оказалась потеха. Потянула ношу не по плечу, дура старая.
Словно не человек, а тень отшатнулась от косяка и канула внутри мрачного цоколя. Даша шагнула следом.
В недрах нового дома оказалось не так уж и страшно. Просторно, чисто. Холл, кухонька, ванная.
– У меня теперь горячая вода есть, – похвасталась Серафима, в голосе на миг прорезались прежние нотки. – Ты как уехала, – за чаем она немного повеселела, – я решила: все, пора начинать новую жизнь. Сняла деньги с книжки, чулок развязала, набралось кое-что, вот… ну и смахнула старую хибару. А эту пока только до половины…
– А сама где жила? – ужаснулась Даша бабкиной смелости.
– Угол снимала. Противный тут народ, я тебе скажу. Одно слово: кубаноиды. Намыкалась. Теперь вот на новом месте. Успею ли…
Через полгода на очередной звонок Дарьи откликнулся незнакомый голос. Ее с пристрастием попытали: кто такая, адрес, место работы, и только на уже совсем грубый окрик ответили в том смысле, дескать, бабушку вашу Бог прибрал.
– Когда? – охнула Дарья.
– Ночью сегодня. Признаков насильственной смерти нет. Во сне старушка скончалась. Я участковый.