Виртуоз (в сокращении)
Шрифт:
— И ты стал взломщиком сейфов? И был вынужден уехать?
Да.
— Зачем же ты вообще согласился?
Ради тебя, мысленно ответил я. Но говорить об этом не хотел.
Я отвел взгляд. За окном угасал день.
— Майкл. Посмотри на меня.
Я повернулся к ней. Она дала мне блокнот и ручку.
— Почему ты не остановился?
Я написал: «У меня не было выбора».
Она прочитала. Подняла взгляд на меня:
— Но ведь это все не просто так. Ведь это…
Я с трудом сглотнул и прикрыл глаза.
— …связано
Резкий поворот темы меня не удивил. Понять меня могла только Амелия.
— Я рассказала тебе, как моя мать покончила с собой, — напомнила она. — А ты так ничего и не объяснил. Что с тобой случилось? Ты собираешься рассказать хоть когда-нибудь?
Я не шевелился.
На мгновение она взяла меня за руку и тут же отпустила ее.
— Не знаю, почему у меня такие чувства к тебе — это же просто… просто помешательство. Но клянусь, ты никогда больше не увидишь меня, если не расскажешь, как ты стал таким!
Подумав, я взял блокнот и написал:
«Идем».
— Куда?
«Я покажу тебе, где все случилось».
Уже начинало смеркаться. Амелия сидела у меня за спиной, я млел от прикосновения ее рук к талии. Мы выехали из Энн-Арбора и направились на восток. Я знал, куда лежит наш путь. Заплутать мы не могли: надо было просто ехать вперед до самой реки Детройт.
Время близилось к полуночи, когда мы миновали гигантский сталелитейный завод на реке. В воздухе уже давно пахло дымом и гарью, на зубах скрипел песок. Амелия покрепче обняла меня.
Я вез ее дальше, зная, что мы уже почти на месте. Наконец я увидел мост.
Мост над Ривер-Руж.
Я посматривал на уличные указатели. Перед въездом на мост я сделал последний поворот налево. Мы выехали на Виктория-стрит и остановились.
— Это здесь? — спросила Амелия. — Ты правда здесь жил?
На южной стороне Виктория-стрит выстроилось шесть домов. На северной — стоял завод по производству гипсокартона, сам по себе похожий на город из кирпича и стали.
— Здесь всегда такой воздух? — спросила Амелия, прикрывая рот ладонью.
Пахло не только гипсом, но и коксом со стороны двух металлургических предприятий и вдобавок пованивало от водоочистной станции.
— В каком доме ты жил?
Я прошелся по улице и остановился перед домом. Амелия двинулась следом. Дом был простой, одноэтажный. С маленькой гостиной и тесной кухней. С тремя спальнями. Одной ванной. Подвалом, не знавшим ремонта. По крайней мере так мне запомнилось. Я жил здесь с рождения до того памятного дня в июне 1990 года.
Посмотрев на дом, я понял, что в нем никто не живет. Я знал, что он пустовал все десять лет. Никто не хотел покупать его. И дело было вовсе не в воздухе, пропахшем выбросами промышленных предприятий, и не в соседстве с заводом. Ты тоже не вошел бы в этот дом, если бы узнал, что в нем случилось.
А в городе об этом знали
Улица имела заброшенный вид. В дорожной сумке я разыскал фонарик. Взял Амелию за руку и повел к двери. Дверь была заперта, ручка не поворачивалась. Вытащив инструменты, я занялся замком. Он сопротивлялся меньше минуты. Я повернул ручку и толкнул дверь, мы с Амелией вошли в дом.
Первым, на что я обратил внимание внутри, был страшный холод. Даже теплый сентябрьский воздух в доме казался неестественно промозглым. Заводские фонари светили прямо в окна, разгоняя темноту.
Амелия молчала. Следом за мной она прошла в гостиную со скрипящим деревянным полом. В коридор, где было почти совсем темно. Потом она сильнее сжала мою руку, и я провел ее мимо ванной, большой спальни и моей прежней спальни. В свободную комнату в самой глубине дома.
Дверь в нее была закрыта. Я толкнул ее.
— Знаешь, мне здесь как-то не по себе. — Ее голос дрожал, слова гулко падали в пустоту.
Я поискал на деревянном полу неглубокие вмятины. Всего четыре. Примерно по центру дальней стены.
Я достал блокнот с ручкой и принялся рисовать. Но сразу понял, что в блокноте мне не развернуться. Зачем я всюду таскаю с собой дурацкий блокнот размером меньше салфетки? Разозлившись, я швырнул его об стену.
Внезапно Амелию осенило.
Стена была оштукатурена и покрашена белой краской. Так ее красили всегда, насколько я помню. В этом доме яркие цвета не ценили. Как и обои. Я включил фонарик, подошел к стене и начал рисовать на ней ручкой. Амелия смотрела мне через плечо.
— Майкл, а рисовальные принадлежности у тебя с собой? Карандаши, краски?
Я кивнул.
— Сейчас вернусь.
Она вскоре появилась с моей рисовальной коробкой. В ней было все, что могло мне понадобиться.
Особенно если рисовать мне предстояло с помощью Амелии.
Когда я закончил первую панель — мальчишка читает комиксы в гостиной, — Амелия занялась деталями. Начиная со второй панели дело пошло быстрее. Я только набрасывал общие контуры, Амелия доводила рисунок до завершения, а тем временем я набрасывал следующий.
Так мы и работали. И я постепенно рассказал Амелии свою историю. Той сентябрьской ночью в полутемной пустой комнате мы с Амелией вновь были вместе и старательно разрисовывали стены.
17 июня 1990 года. День отца. Его отмечали в то время и отмечают теперь. Этот день существует вне времени.
Я сижу на полу гостиной и читаю комиксы. Мама на диване, курит и смотрит телевизор. Рядом с ней на диване развалился человек, которого я мысленно называю мистер Икс. Он мне не отец.
И хотя сегодня День отца, на диване рядом с мамой сидит мистер Икс.
Его фамилия действительно начинается с «икс». Но я ее так и не запомнил. Иксено? Иксенас? Словом, еще один повод называть его мистером Икс.