Вишнёвая истина
Шрифт:
— Когда это вы успели спеться?! И на свидания я почти не хожу!
Я обиженно беру ещё один кусочек пиццы и отворачиваюсь к окну. Девчонки принимаются хихикать и издеваться надо мной, а потом переходят на посторонние темы. Алкоголь делает своё дело — расслабляет и сближает.
А я думаю о Назарове — одиночество пробирается в мои лёгкие, сжимая их, а вместе с ним страх заполняет оставшееся пространство из-за того, что мысли о Косте — это лишь попытка не быть одной. Я не хочу цепляться за последнюю соломинку потому что в личной жизни у меня давно
Но, несмотря на все эти противоречивые мысли, я всё ещё продолжаю возвращаться на балкон отца, на котором горячие губы Кости захватили меня в плен. И чем дольше я об этом думаю, тем сильнее внутри меня зарождается необузданная бескрайняя тоска…
Истина 10. Элли
Я вернулась! Надюсь))
Простите за столь долгое ожидание, постараюсь больше не исчезать и писать проды почаще. Спасибо, что всё ещё читатете меня:*
«Правда — не такая важная вещь, чтобы её скрывать…»
(Макс Фрай, Чужак)
Drummatix — К Пропасти
Истина 10. Элли
Тяжёлое небо нависает надо мной: кажется, что стоит лишь протянуть руку, и можно будет ухватиться за хмурые облака, стащить их на землю, чтобы слепить футбольный мяч и пинком отправить прочь. А там, за непроглядной серостью, можно будет наткнуться на улыбки всех тех, кого мы когда-то потеряли.
В воздухе стоит свежесть и напряжение — дождя нет, но всё моё нутро подсказывает, что скоро небеса вновь заплачут. Как жаль, что я не взяла с собой зонт.
Листья деревьев провисают под тяжестью капель, иногда ветви вздрагивают и сбрасывают свою ношу, не в силах больше терпеть, порой им помогают сорвавшиеся ввысь птицы или неосторожные прохожие, пробирающиеся мимо могил. Тогда ледяные кали стремительно падают на землю и теряются среди зелёной мокрой травы.
Бесконечные фотографии мелькают с разных сторон, провожая меня осмысленными взглядами, и трудно представить, что когда-то все эти люди счастливо или не очень бродили по Земле, дышали, смеялись, плакали, чувствовали, а затем их в какой-то момент просто не стало. Вот они были, а вот от них остались лишь кости.
Я ещё не добралась до нужного места, но мне уже тяжело. Что-то скребётся внутри меня, пытаясь вырваться на свободу, но я лишь сильнее сжимаю пальцами букет цветов и, стараясь реже смотреть по сторонам, решительно иду по узкой извилистой дороге мимо нескончаемых могил.
Почему я не взяла с собой сына, спросите вы? Почему пришла в это место одна? Потому что истинная дата смерти Артёма немного позже, а сегодня день, когда я согласилась на авантюру свекрови, глупо полагая, что поступаю во благо. Во благо кого? Себя, наверное.
Для меня именно этот день и есть дата смерти Артёма, потому что я как была трусихой, так и осталась. Я даже не могу набраться храбрости и прийти сюда в нужный день вместе с сыном, потому что мне стыдно, мне страшно. Страшно, что сын узнает правду. Лишь узкий круг людей в курсе,
Уже издалека я вижу красивое надгробие рядом с густым кустом, украшенным красными цветами. Я останавливаюсь — ноги не идут, и приходится заставлять себя шаг за шагом двигаться вперед. И вот передо мной возникает фотография Артёма Скворецкого с грустной улыбкой на таких родных губах, чьи поцелуи с годами растворились в памяти, так же как и прикосновения, и запах.
— Привет, — тихо говорю я.
Боль цунами накрывает меня, и я забываю, как дышать. После стольких лет лишь она остаётся неизменной. И кто бы ни говорил, что время лечит, ни черта оно не лечит. Прошлое всегда причиняет боль, оно будет преследовать тебя до самой смерти, пока ты вовсе не перестанешь что-либо чувствовать. Боль стихает, порой усиливается, но никогда не уходит. Потеря никогда не забывается, никогда не позволит тебе почувствовать облечение и свободу. Она как маньяк стоит за твоей спиной, дожидаясь, когда же ты оступишься.
Я всё-таки набираюсь смелостью и подхожу ближе, присаживаясь на корточки перед надгробием. Аккуратно кладу букет цветов на землю и неловким движением смахиваю с фотографии наглые капли. Представляю, что это не холодный камень, а настоящее лицо — скольжу по щекам пальцами, и кажется, что вот-вот губы парня растянутся в улыбке, а глаза немного зажмурятся. И ямочки появятся на щеках, такие родные и нежные.
— У меня всё хорошо, как видишь, — говорю я. — Артёмка уже такой большой… Видел бы ты его.
Обняв колени руками, я пытаюсь загнать обратно вырывающуюся из груди тоску, но чем дольше я смотрю в глаза Тёмы, тем труднее держаться.
— Мне тебя очень не хватает, — тихо говорю я.
Хочется выкопать его собственными руками, лечь рядом, и пусть меня закопают вместе с ним. Может быть, тогда станет легче? Я так устала быть сильной, иногда хочется, чтобы всё это закончилось, но потом я думаю о сыне и понимаю, что не имею права сдаваться.
— Помнишь, ты сказал, что любишь меня, несмотря на все глупые поступки? Скажи, как ты смог простить меня? Как смог смириться с тем, что я была с твоим братом? Почему в твоих глазах не было тогда презрения? Почему ты меня не прогнал прочь? Почему? — я осекаюсь, втягивая в себя слёзы, а дальше шепчу: — Ты мог бы сейчас жить… Почему?
Я больше не могу: слёзы вырываются из глаз и порывисто стекают по щекам. Чтобы не видеть лица Артёма, я утыкаюсь лицом в колени и рыдаю, а затем меня подхватывает небо, и крупные капли дождя редкими стрелами падают на землю, заползя под шиворот и растворяясь в моих волосах.
На мои плечи что-то опускается, на землю ложится ещё один букет — я вздрагиваю и оборачиваюсь. Надо мной нависает мужчина с чёрным большим зонтом, смотрит на меня сверху вниз, совершенно не улыбается. Я хватаюсь пальцами за края пиджака и поднимаюсь на ноги.