Витамины для черта (Парадокс Гретхен)

Колочкова Вера Александровна

– Пойду я, Ася. Спасибо. Заговорила я вас совсем! А дочка у вас – просто прелесть! Замечательная девчонка, общительная и милая. Мы с ней хорошо без вас пообщались. Так что не корите себя, что вы плохая мать, что всегда подавляли своих детей. Ваша дочка умеет сопротивляться давлению – это же сразу чувствуется! А у плохих родителей детей с таким характером не бывает. Если б в самом деле подавляли, она б забитая была, неуверенная в себе… И сын у вас очень, очень талантливый парень…

– Почему ты так решила? Ты же его не видела…

– Зато слышала!

– Это вы со Светкой сейчас его записи песенок слушали, да?

– Нет, почему… Просто мне Света сейчас похвасталась, что ее брат, то бишь ваш сын – тот самый Паша Макаров, по которому весь молодняк в городе

с ума сходит! А мне Сашка, младший братец, про него рассказывал. Он же, ваш сын, группу какую-то новую создал, да? Сашка даже на концерт к ним специально приезжал. Целых два дня в школе пропустил из-за этого. Еще жаловался, что в клуб, где они пели, попасть было невозможно…

– А… Ну да… – моргнула Ася от новой неожиданной информации и улыбнулась растерянно. Хочешь не хочешь, а пришлось-таки ей срочно изобразить соответствующее выражение лица матери, гордящейся успехами сына, – сколько ж можно в дурацкое положение попадать…

Проводив Лену до двери и тепло с ней попрощавшись, тут же прошла к Светке в комнату и спросила удивленно:

– Дочь, ты знаешь, чего я сейчас услышала? Оказывается, Пашка-то наш со своими песенками популярным становится…

– Ой, мам, ну ты как с луны свалилась! Да я тебе сто раз об этом говорила, что он у нас талантливый! А ты – институт, дядя Левушка, деньги… До тебя же ни докричаться, ни достучаться было невозможно!

– Да? Ну да… Наверное…

Ася тихонько повернулась в дверях и, пристыженно ссутулившись, вышла из комнаты дочери. А в гостиной вставила в гнездо музыкального центра Пашкину кассету, села с ногами в кресло и стала слушать. Вскоре присоединилась к ней и Светка. Подошла сзади и, присев на ручку кресла, ласково обняла мать за плечи. И Ася вдруг услышала…

Слова его песен вдруг стали четко и ясно доходить до ее сознания, и побежали веселыми мурашками по телу, и закружили теплым счастливым ветром голову. Ничего такого особенного в этих словах, по сути, и не было, конечно. Да разве дело было в них? Слова как слова… Просто они были связаны между собой какой-то особой, талантливой теплой искренностью, дружно купались внутри незамысловатой мелодии, создавая единый, щемящий и законченный образ, и проходили прямиком через душу, через сердце, оставляя свой добрый и волнующий след. След человеческого достоинства. Они не были навязчивыми, крикливыми и не лезли настырно-нахально в голову, сопровождаемые убойно-аранжированным ритмом, они просто вежливо присутствовали, оставаясь при этом как бы в сторонке – кто, мол, захочет, тот нас и услышит…

Ася плакала. Уже не от досады на себя, а просто отдаваясь доброй и искренней гармонии Пашкиных песен. Она так и не понимала до конца их смысла, но чувствовала уже, что поется в них, по сути, о том же, что и на нее снисходит иногда, – о кружении белых березовых стволов в лесу, о мокрых листьях, прибитых к земле теплым дождем, о звуках вечернего города, каким он слышится, когда идешь по нему с близким человеком в обнимку… О жизни, в общем. О настоящей, своей – счастливой и незамысловатой, никем не придуманной и никем не навязанной…

А досада на себя, на свое поведение вновь вернулась, как только Ася легла в постель, и вновь начала злобно грызть ее душу, будто пристроилась где-то рядом и уходить ни за что не желала. Лезли и лезли в голову воспоминания, самые противные причем, самые болезненные. Вспомнилось ей вдруг, как Жанночка приходила к ней в гости – всегда со своей тарелкой и чашкой. Ася привыкла и списывала это на странности своей подруги, изо всех сил стараясь не обращать внимания. И даже на Светку наорала однажды, когда та принесла Жанночке кофе в обычной, обиходной домашней чашке. И только сейчас, лежа в постели, вдруг четко увидела то Жанночкино лицо: она будто наслаждалась этим спектаклем, как нежнейшую музыку слушала ее безобразный на Светку ор…

И еще одно воспоминание всплыло. То самое, в дальние уголки памяти запрятанное, которого она страшно боялась – потому и запирала его подальше, под самые надежные и крепкие замки…

Случилось это с ней два года назад. Жанночка тогда

уехала подлечиться в какой-то замечательный санаторий, Левушку одного на хозяйстве оставила. Вот он и позвонил Асе: помоги, говорит, в квартире убраться, а то к раковине уже подойти невозможно, грязная посуда прямо на пол вываливается. Она поехала, конечно. Примчалась на всех парах, в дверь позвонила – он и открыл ей, пьяный в стельку… Тут же, с ходу, схватил в охапку и грубо поволок в спальню, она даже опомниться не успела. Даже никакого намека на сопротивление в ней тогда не возникло – так все это быстро, по-хамски произошло. Как будто так и надо. Как будто с ней только так и можно… Лежала потом, натянув одеяло до подбородка, со смятением, с ужасом потолок рассматривала. И убеждала себя изо всей силы, что ничего такого особенного, страшного не произошло, просто Левушка сильно напился и себя не помнил… А Жанночка никогда об этом и не узнает… А Левушка захрапел сразу. Она тихо оделась и ушла домой. И так хотелось по дороге под машину броситься – ужас просто. Будто перечеркнули ее, Асю Макарову, разом Левушкины торопливо-хамские объятия и деловое сопение в ухо, будто выкачали из нее всю женскую суть и выбросили, воспользовавшись, за ненадобностью. А утром Левушка позвонил и как ни в чем не бывало сообщил ей радостную весть, что деньги в институт за Пашкину учебу уже перечислены, что беспокоиться ей по этому поводу целых пять лет не стоит… Правда, при этом добавил жестко:

– А про вчерашнее – забудь. Не было ничего, поняла? И не сердись, Аська. Мне просто надо было это сделать. Ну что это за мужик, который подругу жены не трахнет хоть раз? Правда же? Ничего, Аська. Переморгаешься…

И захохотал в трубку. Весело так захохотал, довольно. А что ей тогда оставалось? Она и постаралась забыть. И думала, что ей это удалось. Но оно живо, оказывается, воспоминание это, и, вернувшись, жжет ее теперь ненавистью и стыдом… Господи, больно-то как… Как же так получилось-то, господи, что стала она настоящим, стопроцентным витамином для сидящих в ее друзьях-покровителях чертей и сама этого не увидела? И ничего вокруг больше не видела: ни жизни, ни детей, ни песен Пашкиных? И обвинить теперь в этом некого, кроме своего собственного черта, который тоже витаминов требует, как Кот говорит… Ну ничего, она с ним еще разберется, с чертом своим. Она ему голову-то открутит, уничтожит его в себе… Хватит, хватит с нее…

14

Следующим вечером Ася с Татьяной долго ехали в переполненном в этот час автобусе на другой конец города. Ася, как обычно, чертыхалась про себя, оказавшись зажатой между широкими спинами, – вот не дал же бог роста! – и с завистью поглядывала на высокую и статную Татьяну, которая стояла так, будто ехала в автобусе совсем одна. Конечно, попробуй-ка, зажми такую… А когда они вывалились наконец со своими сумками из автобуса и уточнили направление, в котором им предстояло двигаться, Ася и вообще приуныла – такая даль несусветная оказалась, а она еще и на каблуках высоких. Однако тут же себя одернула, подумав о том, что сейчас увидит наконец Пашку и поговорит с ним, и все образуется, и, может даже, если повезет, уговорит его вернуться домой… Хотя это вряд ли. Не поверит он ей, конечно же. Она и сама-то себе еще с трудом верила. Все время казалось, что последние события происходят не с ней, а с какой-то другой женщиной. А она, Ася Макарова, ни на что такое совершенно не способна – ни с Жанночкой ссориться, ни на начальницу орать, ни у детей своих прощения просить…

– Ты чего такая задумчивая? – посмотрев ей в лицо с высоты своего роста, спросила вдруг Татьяна. – Идти, что ль, к ним боишься?

– Да не то чтобы боюсь, Тань. Сама не знаю. Понимаешь, чувство вины меня грызет и грызет в последнее время. А я не привыкла быть перед своими детьми виноватой, и все тут. Больше командовать привыкла…

– А я, ты знаешь, боюсь. За себя боюсь. Вдруг не сдержусь и опять на Ритку орать начну? Меня иногда несет, я собой не владею. А она, зараза такая, ни в чем мне не уступает! Ну вот что у меня за характер такой, а? Через него и мужика потеряла…