Витязь. Владимир Храбрый
Шрифт:
Когда вернулся Иоанн, то горожане, снова посовещавшись, поставили каменный крест на берегу Волхова. Крест этот и поныне стоит во свидетельство пре-славного чуда и в назидание всем новгородцам, чтоб не дерзали сгоряча и необдуманно осуждать и изгонять. Ведь сказал Христос о святых своих: «Блаженны изгнанные правды ради, потому что им принадлежит Царство Небесное!» - закончил свой рассказ Дмитрий Клюков.
За разговорами и не заметили, как ночь прошла, и наступил рассвет, и снова по реке зазмеился туман.
– Дядя Митрий, а мы сей каменный крест увидим?
– спросил Андрейка:
– Увидим. Непременно увидим, - ответил купец.
– Мы по нему курс выверяем, когда из Ильмень-озера заходим в Волхов.
– Значит, не маленький он, крест-то.
– Вестимо.
Андрейка стал всматриваться в берега, которые заметно начали раздвигаться. Входили в устье Меты. Река в этом месте заканчивала свой бег и впадала в Ильмень-озеро.
Здесь, по преданию, вытащил легендарный Садко златоперых рыб, поставив в заклад свою голову против богатых лавок шестерых купцов новгородских. Так стал богатейшим из людей Новгорода и в память своей победы выстроил храм в честь святых Бориса и Глеба.
Эту легенду, ходившую и на Москве, любил повторять Андрейке отец, искусно делавший дорогие украшения из чужого золота, но сам не имевший его ни крупицы и мечтавший чудом разбогатеть. Да чудеса-то свершаются только в сказках…
Путь далее лежал в Волхов-реку, тут и увидели крест, на который направил нос ладьи кормчий. А когда проходили мимо огромного храма Ивана-на-Опоках, Иван Васильевич Усатый низко-низко ему поклонился. Видя удивление на лице Стыря - другим-то церквам и храмам купец не кланялся, лишь осенял себя крестным знамением, - Дмитрий Клюков пояснил:
– Отец Микулы состоит в братщине богатейших купцов, расположенной в этом храме. Чтобы вступить в неё, нужно заплатить пятьдесят гривн серебра. Мне, к примеру, это пока не по карману. Вез совета купцов Ивана-на-Опоках Новгород не заключает ни одного торгового договора. А это оборачивается для каждого члена братщины немалым доходом. В храме хранятся образцы: «локоть иванский» - для измерения сукна, «гривенка рублевая» - для взвешивания драгоценных металлов и весы для воска. Как поднакоплю поболе деньжат, обязательно вступлю в братщину. Давно хочу…
Когда учан прошел под Большим мостом и, развернувшись, причалил к берегу напротив Пискупли [93] , взору Игнатия и Андрейки открылась во всем величии София Новгородская. «Где София, там и Новгород», - вспомнилось Стырю не раз слышанное.
Рядом грузно высилась Борисоглебская башня по имени храма Бориса и Глеба. А неподалеку вознеслась в небо церковь Николы Чудотворца в пять куполов, блекло-сине, даже тускловато отсвечивали они в лучах солнца.
«Богаты тут людишки, да жадноваты, - подумал дружинник.
– Вишь, купола-то многих церквей свинцом крыты, а не позолочены, как у нас на Москве, аль во Владимире…»
[93] Пискупля – епископская улица.
– Вот что, друже, - обратился Усатый к Стырю.
– Мой дом стоит отсюда
«Хват купчина! Да и мы не лыком шиты… Мне, как послу Москвы, следовало бы сразу владыке представиться, но подождем гордыню показывать. Наслышаны про обычаи новгородские. И князь Серпуховской в дорогу напутствовал: «Знай, Игнатий, что новгородцы свято блюдут слова посадника Твердислава, сказанные им сто пятьдесят лет назад на вече: «А вы, братия, в посадниках и в князьях вольны». Помни, правят Новогородом триста золотых поясов - богатейшие бояре и купцы, да так ловко, что будто деется сие именем веча, верных людей».
– Навестим сперва ваш дом, Иван Васильевич. Небось, банька у вас знатная да и меды отменные.
– Это уж как водится, - расплылся в улыбке Усатый.
Еще с вечера Иван Васильевич разослал своих дворовых по домам знатных купцов и бояр с просьбой от великого московского князя. А наутро, собравшись, подобрев от даров, все вместе пошли к архиепископу и сказали:
– Отче наш, хан Мамай идет, чтобы разорить землю Русскую, веру Христову осквернить, церкви Божий разорить… Мы же, отче, слышали, что великий князь Дмитрий Иванович силой Божьей, высоким смирением ополчился против него и хочет за веру и землю свою умереть.
Владыка, сразу уразумев желание бояр, сделал вид, что не понял, зачем они пришли к нему.
– А по какой надобности вы ко мне-то пожаловали?
– Отче наш, пожаловали мы к тебе, чтоб ты благословил нас принять победный аль мученический венец вместе с сынами русскими московской земли.
– Вижу, что решено это вами в согласии, - владыка глянул на влиятельнейшего на вече боярина Фому Михайловича Красного, на среднем пальце которого поблескивал массивный золотой перстень с рубином. Этот взгляд перехватил Игнатий.
– Что ж, - продолжил архиепископ.
– Благословляю на святое дело! Идите теперь, велите народу собираться. Спросите его: хочет ли бороться против поганых? И я там говорить буду.
– Спаси Господь, отче!
Бояре и купцы удалились, а Игнатий с Андрейкой подошли под руку новгородского владыки и получили благословение. Игнатий передал Евфимию пожелание здоровья, и многих лет жизни от Дмитрия Ивановича и Владимира Андреевича, которых архиепископ знал лично.
Владыка в свою очередь спросил о здоровье великого князя и его брата, сказав о последнем: «Зело красен муж!» - и с благодарностью от Софии и всех христолюбивых людей новгородских принял дары.
Тогда Игнатий и передал просьбу свою и Захарии Тютчева об устройстве в ученики к иконописцу Феофану Греку мальца Андрейки. Рассказал архиепископу о невеселой жизни сироты в плену, а чтобы показать успехи его в рисовании, упомянул о том, что рисовал малец самого хана Мамая, и тому нравилось. Но тут понял Игнатий - маху дал, ибо владыка стукнул посохом об пол и воскликнул:
– Грешен малец, грешен!..
– Владыко, святой отче, помилуй! Несмышленыш… - взмолился Стырь.
– Сейчас он чуть подрос, а тогда молод да глуп был.