Византийское путешествие
Шрифт:
Ученые не могут прийти к единому мнению о наличии или отсутствии купола над третьим пролетом нефа, но даже если купола не было, восточная церковь, безусловно, является предшественницей купольных храмов с центральным планом, возникших в Константинополе на заре следующего века и господствовавших в византийской церковной архитектуре вплоть до падения империи девять столетий спустя. Возможна и прямая связь: в последовавшие за смертью Зенона в 491 году беспокойные годы, когда работы в Алахане были прерваны, многих исаврийцев насильно переселили во Фракию, где они оказались сравнительно недалеко от столицы. Камнерезы, работавшие на строительстве храма Святого Полиевкта или Великой церкви Юстиниана, вполне могли быть учениками тех, кто строил Алахан. Впрочем, о жизни мастеровых конца V века мы можем разве что фантазировать, тогда как совершенство их работы в Алахане сомнению не подлежит.
Другая
На обратном пути в придорожной кофейне я столкнулся с представительным господином, отлично говорившим по-французски. Известно ли ему о монастыре под названием Алода? Разумеется, известно. Его друзья специально прилетали из Парижа, чтобы взглянуть на него. Монастырь находится недалеко, вот только найти его без посторонней помощи я не сумею. Туда нет ни дороги, ни даже тропинки, но это не беда: меня проводит его племянник Мурад. Мурад оказался худеньким мальчишкой с коротко остриженными волосами. Вряд ли ему было больше десяти лет, хотя проводник из него получился отменный.
Мы миновали некрополь с арочными нишами в скале, где пятнадцать столетий тому назад нашли покой жители этих мест, и стали спускаться по крутому осыпающемуся склону ущелья, вскоре превратившемуся в почти отвесный обрыв. Мурад скакал, словно горный козел. Я с трудом за ним поспевал, тем более что на мне была не подходящая для гор обувь, и каждый мой шаг вызывал небольшой обвал. Мальчик точными бросками камней несколько раз прогонял змей, выразительной мимикой демонстрируя при этом страшные последствия змеиных укусов. Я, кажется, понял, почему Алоду так редко посещают.
Наконец склоны ущелья раздвинулись, образуя нечто вроде естественного амфитеатра, усеянного монашескими кельями. Фрагменты кладки громоздились на горных уступах, напоминая пещерные жилища американского Юго-Запада. Алода находилась так близко от Алахана, что связь между ними наверняка имелась. До возведения Алахана в пещерах могли жить отшельники; а строительство святыни привлекло сюда новых, и часть из них, вероятно, поселилась в ущелье. Но контраст между двумя монастырями просто разительный: Алахан величественно располагался на своей террасе, не зря его прозвали «христианскими Дельфами», тогда как Алода была скрыта от посторонних взоров и построена не на горе, а внутри нее. Она напоминает убежище; должно быть, иноки Алахана перебрались в эти скромные, но безопасные жилища во времена персидских и арабских набегов VII века. Лишь фанатичное упорство и детальное знание местности позволили бы преследователю обнаружить это место. Таким образом, в VII–VIII веках в Алоде под воздействием как внешних, так и внутренних факторов возник новый мир – самодостаточный, несколько мистический и типично средневековый.
Однако сейчас времени для размышлений у меня не было. Мурад направился к краю обрыва, резко свернул направо и скрылся в отверстии скалы. Напрягая все силы, я протиснулся вслед за ним и оказался на широком, сделанном человеческими руками пандусе над головокружительной бездной. Не смея взглянуть вниз, я медленно двигался вперед, туда, где в конце пандуса виднелся вход в большую пещерную церковь, внутренность которой мало способствовала преодолению моей акрофобии: южная стена и часть пола обрушились и, должно быть, валялись разбитые вдребезги у подножия скалы. Несколько домов в долине выглядели крохотными точками: я подумал, что мне сейчас не помешали бы прочный трос и альпеншток. Мурад тем временем развлекался, бросая камешки с обрыва и прислушиваясь к далекому звуку их падения. Пауза тревожно затянулась. Неплохо было бы присесть и отдохнуть, но это оказалось невозможно: весь пол, точнее, то, что от него осталось, по лодыжку покрывал многовековой слой козьего помета.
Поскоблив с краю башмаком, я обнаружил остатки серо-голубой мозаики, довольно невзрачной, однако, несмотря на это, уникальной в своем роде: церковь в Алоде, насколько мне известно, – единственная византийская пещерная церковь с мозаичным полом, а поскольку такие полы перестали делать в VII столетии, можно хотя бы приблизительно представить себе возраст здания. Размышляя таким образом, я поднял глаза к потолку и понял, что рисковал жизнью не напрасно. Грубо высеченный свод покрывали фрески, изображавшие абстрактные фигуры: восьмиугольные медальоны и соединенные круги, которые были выполнены красным, черным, охристым, зеленым и белым цветами, почерпнутыми из традиционных узоров анатолийского текстиля; церковь выглядела так, будто ее когда-то устилали шелком и коврами, а не вырубили в скале. Краски были еще по-прежнему яркими: их не повредили ни время, ни непогода. На стене церкви виднелись остатки фигур с нимбами, облаченных в широкие одеяния, но разобраться в сюжете не представлялось возможным:
Тени в ущелье Алода стали длиннее, и поскольку возвращаться в Караман в темноте не хотелось, пришлось отправляться в обратный путь. Движение по дороге на Караман не было оживленным. В кофейне нас уверили, что скоро придет автобус. Через полчаса тени сделались еще длиннее, а скалы некрополя окрасились золотом. Дядюшка Мурада начал нервничать и несколько раз тщетно пытался поймать попутку. Наконец рядом с нами остановился покрытый пылью грузовик, и из кабины его буквально вывалился небритый, в стельку пьяный и во весь рот улыбающийся мужик. Он пожал мне руку, назвался Сулейманом и тут же, спотыкаясь на каждом шагу, поспешил в сторону, чтобы обильно помочиться в канаву. К счастью, за рулем сидел не он сам, а его брат, не в пример ему более уравновешенный и трезвый. Глаза у Сулеймана были красными, от него разило ракией, но он оказался человеком довольно приятным и большим специалистом по части выпивки. Пока мы поднимались к перевалу Сертавул, он весьма эмоционально делился с нами своими политическими взглядами: по мнению Сулеймана, Джордж Буш, Тургут Озал и Саддам Хусейн друг друга стоили и все трое были круглыми дураками. Подобная точка зрения не была для Анатолии редкостью, и нам ничего не оставалось, как из вежливости согласно кивать. Но вскоре мной овладела усталость, и казалось, что разглагольствования Сулеймана доносятся откуда-то издалека. Помню лишь свет, золотящий берег речушки, рестораны с сидящими в них семьями, пылающий закат над пустыней плоскогорья и тихие улочки погружающихся во тьму окраин Карамана, по которым мы медленно петляли, пока брат Сулеймана развозил мешки и коробки со сладостями своим многочисленным родственникам.
Геродот и огненный танец
Если бы вместо возвращения в Караман я решил продолжить двигаться из Алахана на юг, то вскоре достиг бы Киликийского побережья, где мне уже доводилось бывать дважды. Между бухтой Нарликюю и рекой Ламос находится отрезок берега в двадцать пять километров, напоминающий огромный археологический парк. Долины здесь пересечены арками акведука, холмы увенчаны гробницами в виде храмов, а забытые всеми богато украшенные саркофаги покоятся среди апельсиновых рощ. Как минимум четыре разрушенных города отстоят друг от друга на несколько километров, и соединяющие их древние мощеные дороги до сих пор пребывают в отличном состоянии. В Корикосе я замирал перед пятью (!) огромными храмами V–VI веков, расположившимися по соседству и почти не посещаемыми туристами. В Канителисе чрезвычайно утонченная по замыслу церковь стоит на самом краю известняковой впадины глубиной в несколько сот метров. План города в этих местах настолько сверхъестественно четкий, словно бело-золотой остов, что V век кажется отстоящим от нас всего на несколько десятилетий.
В последний свой приезд я остановился в ветхой гостинице в Кызкалеси, неподалеку от развалин Корикоса. Стоял октябрь, весь город спал, словно пьяница после пирушки. Тучи комаров пикировали в сумерках, большинство домов выглядело так, будто бы их построили за один день. Тротуары (там, где они вообще были) и лестницы гостиниц изобиловали такими колдобинами, что растяжение связок было гарантировано, но, несмотря на это, городок мне сразу понравился. У него не было особых претензий: просто он старался выглядеть посимпатичнее. Даже коротконогие собачонки, сидевшие у дверей ресторанчиков, были на редкость милы и сообразительны, а все улицы вели к широкому полукружию бледного песка, откуда на востоке за заливом можно было разглядеть два местных замка. Один, расположенный на острове, казалось, плыл по воде; тогда как другой, береговой, представлялся монументальным палимпсестом, где геральдические девизы последних армянских царей соседствуют с изумительными в своей графической четкости греческими надписями, похищенными из некрополя по-соседству.
В Кызкалеси я пережил одно из тех неожиданных путешествий в прошлое, которые придают поездкам в Турцию особое очарование. Я обедал в маленькой открытой кофейне тонкими лепешками, которые подаются здесь с зеленью и овощами. Мужчина лет тридцати, вероятно хозяин кофейни, играл на лютне, но вскоре прервал музыку и с гордостью объяснил, что он и его семья – тюрки, то есть наследники тех кочевых племен, что захватили в XI веке Анатолию. Я поначалу оставил его слова без внимания, но вдруг заметил, каким образом его мать пекла лепешки. Она замешивала тесто из муки и воды, раскатывала его и бросала на выпуклую металлическую пластину, стоящую на слабом огне. Этот способ выпечки был описан пятью столетиями ранее бургундским рыцарем Бертрандоном де ла Брокьером, возвращавшимся из Иерусалима через Анатолию!