Визави
Шрифт:
И по цепям.
Нет настроенья танцевать.
И не зови.
Умеешь ловко ты молчать,
Мой визави.
Задев бокал, пролью вино,
Так честней.
А вечер разбросал давно
Свет фонарей.
И саксофон играть устал
Танго любви.
А ты мне вслед, увы, молчал,
Мой визави.
АПЕЛЬСИН
Апельсин-иностранец
На
Как пижон, как красавец,
Он сегодня в ударе.
Полюбил он соседку,
Щечки красные-красные.
Хурмой звали кокетку,
Даму эту прекрасную.
Пришли люди с кошелками,
Захватили красавицу.
Среди фруктов затолкана
Та, которая нравится.
Апельсин изловчился,
Зацепился он веточкой
И в кошелку свалился,
Где томилась кокеточка.
Ближе к ней протолкался,
Чтоб в пути не обидели.
И в любви объяснялся.
Все вокруг это видели.
По пути обвенчали их.
Свадьбу наскоро справили.
Но, как праздника штрих,
На стол фрукты поставили.
Оказался коротким роман
Иностранца с восточной красавицей.
Вот пошел в расход банан,
За ним та, которая нравится.
И оранжевый принц загрустил.
Было счастье таким невечным.
Его острый нож не страшил,
Но болела рана сердечная.
Очень бурным тот праздник был.
Иностранца не пощадили.
Его съели. Но он любил.
Он любил. И его любили.
* * *
Два юных сердца. Как они горели!
Вошли мы в цирк, где карнавал огней.
Там голуби под купол полетели.
А клоун подмигнул: "Вперед, смелей!"
Взобрались мы на острие каната.
И танцевали блюз под куполом большим.
Смолк старый саксофон и всхлипнул виновато...
Двух белых лошадей подали нам, двоим.
Устроившись в седле, галопом поскакали.
Нам тесен стал манеж. Рванули на простор!
Мне ветер другом стал. И опьянили дали.
А он устал, отстал. Он крикнул мне: "Постой!"
Но конь мой был горяч, и я вперед летела.
А он хотел тепла с уютом очага.
Он своего коня остановил несмело
И спешился под шум шального ветерка.
Два юных сердца порознь взрослели.
Был цирк... Веселый карнавал огней...
И голуби под куполом старели.
Забавный клоун... Вереница дней...
* * *
Ресторанчик с окнами на море,
Он сегодня
А на море шторм - бродяга вздорный...
Кем-то столик у окна заказан.
Но седой официант устало
Свой поднос с горячим супом бросил
И приник к окну, как мальчик малый.
Лето. Шторм. А дальше? Злая осень?
Распахнул окно, чтоб надышаться
Пьяным воздухом с соленым вкусом.
Море грозное зовет сражаться.
Отступает берег мокрым трусом...
Шторм ушел, забрав с собой все баллы.
А за столиком чего-то просят.
И побрел официант по залу,
Суп неся остывший на подносе.
ПОЭТ В ТАШКЕНТЕ
Тоннеля край - и вылет на поверхность,
Где солнце бьет в вагонное стекло.
Отрезок света, темноты довесок.
Стоп. "Пушкинская" - станция метро.
Колонны гордо в ряд... Свеч монотонность...
Изысканность здесь дышит простотой,
Как прост великий слог. И как проста влюбленность
В его "жестокий век" - век золотой.
Но пройден вестибюль, где есть еще прохлада,
А дальше - солнце и машин поток.
Деревья островком построились нарядно.
На постаменте - Он - бессмертия пророк.
Под солнцем Азии твореньем рукотворным,
Привычно вскинув голову, стоит
Ворвавшийся в сердца стихом свободным, -
Любви и совести пиит.
ЧИТАЯ ПУШКИНА
Потрепанность страниц, встревожась под рукою,
Нашептывает сказ про дерево анчар.
В который раз, как заново, былое
Читается. Роняет воск свеча...
Взмывает слог, пронзая современное
Мечом, бичующим коварство и расчет.
Анчар в пустыне - злое откровение.
У ног владыки раб - уже не в счет.
Этап. Страница. Воск неспешно тает.
Поэт и чернь... И Клеопатры пир...
Но что это? Цветок? Он увядает?
Засох. Забыт меж строк любви кумир.
Он долго ждал под переплета грузом,
Чтоб не увядший выплеснуть порыв.
Он найден был. О, как же необуздан!
Как неожидан был мечтаний взрыв.
Анчар. Цветок.
– Как два несочетания.
Любовь и зло - на чашах весовых.
Дочитан томик старого издания -
Свод непреложных истин золотых.
ПАМЯТИ СЕРГЕЯ ЕСЕНИНА
Я помню первый знак знакомства - цвет зеленый.
То переплета цвет? А может, цвет строки?
Его зеленый мир... Хотелось непреклонно