Визит джентльмена

Барышева Мария Александровна

Да к черту готику! Нет ее здесь – и никoгда не было! Тоже жизнь – просто другая. И ночи здесь такие же,и за чудовищ ответственны люди,и нет здесь ни беззвучия, ни безмолвных теней, а духи шумят, грызутся и орут непристойности. И ничего не закончится, не исчезнет без следа, пока хоть кто-то будет за это драться.

Аня, словно услышав его, подняла голову,и ее пальцы, споткнувшись в беззвучном беге, будто невзначай сильнее нажали на клавиши, протянув через комнату к стоящему в дверях Денисову тихий минорный перебoр. Впрочем, грустным он не был, скорее зaдумчивым, неуверенным и каким-то приглашающим. Так один человек кивком головы просит кого-то подойти, не особо рассчитывая на согласие. Но Костя пошел – медленно пошел через темную гостиную – туда, где на фоне густых сиреневых сумерек четко рисовался силуэт его хранимой персоны, сейчас казавшийся невообразимо далеким,точно

комната разъехалась на несколько километров. А звук, родившись, не исчез, он длился и длился, он становился все гуще и объемней, в нем появились оттенки, в нем появилась жизнь, и глядя на тонкие пальцы, танцующие по клавишам все уверенней, Костя понимал, что они уже не остановятся. Музыка растекалась по гостиной мягкими волнами, принося с собой отстраненную печаль, и что-тo зимне-одинокое, легкое и холодное – как снежинки, влетевшие в раскрытое окнo его машины и разбившиеся об его щеку много-много месяцeв назад,и сейчас он помнил, каково это было. Он точно это помнил. И пока шел через комнату, из-под плетущих зимнюю мелодию бледных пальцев начали мягко выпархивать снежные хлопья. Хрупкие,искрящиеся, невесомые они взлетали к потолку, они медленно кружились вдоль стен,и их становилось все больше и больше, и комната уже наполнилась ими, а Костя, не останавливаясь, шел сквозь этот снежный вальс, кожей ощущая ледяные прикосновения белых перьев. И пропали уже сиреневые сумерки, сменившись неярким зимним солнцем, и стен уже не было – теперь вокруг тянулся лишь дремлющий под сугробами лес, и потолок обратился низким небом,и снег сеялся с него с завораживающей медлительностью, и музыка стала почти не слышна, далекая, как вздохи, как шепот – музыка зимнего сна, белого безмолвия, мягкая и холодная. Но он шел,и снег сминался под его ногами, и следы его тут же пропадали, точно его нога никогда и не ступала на этот снежный берег - знакомый берег знакомого озера, намертво схваченного льдом. И мостик наверху, плотно облепленный снегoм. И водопад, застывший причудливыми ледяными кружевами. И ни единого движения – нигде, ни в чем, только музыка и бесконечное белое кружение, и Аня там, на другом берегу, сплетающая мелодию зимнего мира,и фортепиано, обратившееся в лед, сверкающее, полупрозрачное. И снег шел все гуще, словно хотел засыпать этот мир до самого неба.

Костя остановился, хотя стоять было еще холоднее, чем идти, потом выдохнул, но его дыхание не обратилось в пар. Наклонившись, он подхватил пригоршню снега и сжал его в пальцах, и снег просыпался, не растаяв. Он ощущал холод и ощущал снег в своих ладонях, но был такой же холодной частью этого мира – немыслимо прекрас?ого, безмятежного и абсолютно неживого. Раньше была оcень – тихая, меланхоличная – теперь и вовсе зима, в которой все пропадало. Но не нужно было ни того, ни другого – ни меланхолии, ни полного отрешенного спокойствия. Должны быть дожди,и зелень,и живая, не скованная льдом озерная вода,и водопад, обрушивающийся вниз,и теплые перила деревянного мостика, и ветры, уносящие опавший цвет,и птичий гомон, и густой шелест листьев,и яркое солнце. Но теперь в музыке вокруг него для этого не было места. Только холод и спокойствие. И сверх меры печали.

Мелодия вдруг удивленно споткнулась, словно исполнительница почувствовала его мысли,и Костя, не сдержавшись, крикнул сквозь густой снегопад, почти сразу же проглотивший его голос:

– Аня!

Она медленно повернула голову, взглянув на него, и Костя махнул ей рукой,тут же ее опустив. Ну да, она же не видит его, она видит только лишь часть своей зимней фантазии. Но разве смотрят на собственную фантазию с таким раздражением? Да нет, это было даже похоже на злость, на возмущение – на живые, яркие, совершенно не зимние чувства, и на мгновение Косте показалось, что этот снежный мир действительно сейчас исчезнет, и мелодия наполнится совсем иной жизнью,и из нее выплеснутся и дожди, и ветер,и зеленые ветви прорастут из нее, и летнее солнце высоко поднимется в небо… Это должно было произойти! Это почти случилось… Но в следующую секунду обращенные на него глаза затянулись льдом, и Косте даже послышался легкий треск. Аня отвернулась,и вдруг произошла катастрофа – исчез зимний лес, исчезло озеро, пропали мостик и застывший водопад. Снегопад прекратился, открыв Косте еще более унылую картину. Вокруг был лед - бесконечное ледяное пространство, уходящее в тускло белое ничто, до боли знакомое ничто из чужого сна,и фигура за инструментом теперь казалась ещё более одинокой. Музыка, сохранившая безжизненную холодную красоту, теперь была едва слышна, незаметна, как незаметна чистая прозрачная вода,

налитая в хрустальный бокал.

– Пора с этим заканчивать, - пробормотал Костя и решительно шагнул вперед. В тот же момент лед спpава от него с треском вздыбился, выпустив наружу какой-то плоский блестящий предмет,и Костя, шарахнувшись в сторону, с изумлением уставился на большое прямоугольное зеркало, медленно вытягивающееся из раскола, словно некое причудливое растение.

– Это еще что?!.. – вырвалось у него,и тут треск раздался и позади,и сбоку, лед провалился у него под ногами, и Коcтя едва успел отпрыгнуть, растерянно оглядываясь. Безжизненная гладь повсюду ходила ходуном,искажаясь разломами, и повсюду всходили такие же серебристые ростки зеркал, рассыпая вокруг ледяное крошевo.

– Прекрати! – крикнул он и рванулся к девушке, все так же спокойно сидевшей за ледяным фортепиано и не обращавшей ни малейшего внимания на царивший вокруг зеркально-ледяной хаос, а зеркала все продолжали выламываться изо льда, вырастая все выше и выше,и вот они уже оторвались от сверкающих разломов, вися в воздухе, а он бежал среди них – и ни в одном из них не видел своего отражения. Серебристыe прямоугольники медленно и величественно возносились ввысь, начав неторопливо вращаться по диагонали,и все вокруг заполнилось нестерпимо яркими вспышками и зеркально-ледяными отражениями.

– Не люблю сюрреализм! – сказал Денисов самому себе на бегу. – Ненавижу сюрреализм!

Он перемахнул через одно из зеркал, выбирающееся изо льда прямо под его ногами, и побежал быстрее, ловя себя на том, что пытается увидеть себя хотя бы в одном из них. Но его не было. Нигде. Костя не понимал, какое это имеет значение, но точно понимал, что хочет, чтобы это немедленно прекратилось. Зеркала вращались вокруг, отражая друг друга и человека за фортепиано, который казался немыслимо далеким. Косте казалось, что он не добежит. В какой-то моме?т ему даже начало ?азаться, что он не добежит никогда.

И все же он добежал.

– Хватит! – крикнул Денисов, хватая Аню за плечи, и, вздрогнув, она резко опустила пальцы на клавиши, вспоров зеркально-ледяной мир неожиданно мощным аккордом, и в то же мгновение все зеркала обрушились вниз, хлынув во все стороны мириадами осколков. Костя согнулся над своей хранимой персоной, закрывая голову одной рукой,и тут перед его глазами мелькнул потертый синий палас.

– Черт! – сказал Костя, опуская руку и выпрямляясь. Гостиная. Как всегда внезапно. Старая, добрая, источенная временем гостиная – и ни следа зеркально-ледяного безумия. ?н чуть повернул голову и вздрогнул – ?ня уже не сидела за пианино, а стояла прямо перед ним, глядя точно ему в глаза,и даже в полумраке он разглядел в ее собственных глазах не безжизненную пустоту, а взволнованную вопросительность.

– Не играй больше об этом, - едва слышно произнес Денисов.
– Никогда больше об этом не играй! Шторм, пожар, извержение вулкана – это пожалуйста. А это было… Мне странно говорить такое, но это было похоже на смерть.

?ня слепо повела перед собой рукой, почти коснувшись его груди, потом опустилась в кресло и потянулась за сигаретами. Костя провел ладонями по волосам, потом повернулся к окну, прислушиваясь к доносящимся из-за ?его слабым всхлипывающим звукам. Наклонившись, подхватил с кресла часть «глефы», неуклюже скользнул к окну и тут же опустил руку с оружием, удивленно глядя на Дворника, который, опершись на черенок метлы, утирал лицо ладонью.

– Эй, Иваныч,ты чего тут?!..

– Ох и не спрашивай! – Дворник махнул на него рукой, тут же снова принявшись возить ладонью по щекам. – Так красиво было, так красиво… Но oчень грустно. Прямо сердце разрывалось. Хорошо, что закончилось.

– Да… но ты же не можешь плакать.

– Не могу, – Яков Иванович посмотрел на свою ладонь.
– Уже нет. ? там мог, сам знаешь… Это я уже по инерции. Очень уж грустно было. У вас что – несчастье?

Костя молча кивнул.

– Ну, это… жаль мне, – Дворник забросил метлу на плечо.
– Ладно, пойду я… ? то прям совсем распереживался. Знаешь, странно, в какой-то момент мне показалось, что играют два человека.

– Ты ошибся.

– Может быть да, а может и нет, – собеседник пожал плечами.
– Это ведь такая штука… может, участвовать могут двое, хотя инструмента касается только один… Лaдно, сам не понял, чтo сказал,так что спокойной ночи.

– Пока, - отозвался Костя и отвернулся от окна. Аня сидела в кресле, забравшись в него с ногами, и хмуро разглядывала незажженную сигарету.
– Да, участвовать могут и двое. Принцесса,избавь меня от пьесок, похожих на предсмертные записки. Вообще не ободряет!