Вкус ледяного поцелуя
Шрифт:
– Захочу.
– Отлично. А теперь я могу поспать?
– Конечно. Спасибо тебе.
– Не стоит благодарности. Ты всегда просишь о такой ерунде, так что не стесняйся.
Утром точно пошел дождь. Лукьянов брился в ванной, дверь он оставил открытой. Я немного понаблюдала за ним, потом поднялась, бормоча под нос:
– Все прекрасно в этом лучшем из миров.
– Проснулась? – крикнул он.
– Еще не знаю.
– Кофе готов. С Сашкой я погулял.
– Ты само совершенство. Я тебя обожаю.
Я побрела на кухню, выпила кофе, который уже успел остыть.
– Как кофе? – спросил Лукьянов, появляясь на кухне. – Угодил?
– Давлюсь,
– Твое настроение с утра мне нравится больше.
– А мне меньше. Я вообще утро не люблю. Ничего хорошего в нем нет. Вставай, иди куда-то. То ли дело вечером, лег и уснул.
– Срочно выходи замуж за своего Колю. Твои мысли до добра не доведут. Чем дальше, тем глупее.
– Я не хочу за Колю, – огрызнулась я, – я за тебя хочу. Коля хороший человек, а тебе можно и помучиться.
– Премного благодарен. Интересно, а что ты на самом деле чувствуешь?
– Меня переполняет восторг с элементами слепого обожания.
– Слава богу, я боялся, вдруг что-нибудь серьезное.
– Нет, что ты.
– Слушай, будь счастливой назло мне. Роди детей, живи долго и вспоминай обо мне с веселой усмешкой.
– Подожди, запишу по пунктам.
– Что ты за человек, – сокрушенно покачал он головой и убрался с кухни. Ко мне тут же подошел Сашка. Влажные глаза его смотрели на меня с недовольством. – Вот только скажи, что я дура, и получишь по носу, – предупредила я.
Санаторий располагался в живописном месте. Мы свернули с шоссе и по узкой дорожке углубились в лес. Высокие сосны, слева березовая роща, сейчас в золотом уборе до того красива, что дух захватывало.
Мы подъехали к металлическим воротам, рядом виднелась деревянная будка. Лукьянов посигналил, но на наш призыв никто не откликнулся.
– Посиди, – сказал он, вышел, сделав несколько шагов, толкнул калитку слева от ворот. Она со скрипом открылась, Лукьянов прошел на территорию, заглянул в будку и сообщил: – Никого. На воротах замок. Отгони машину в сторонку, дальше пойдем пешком.
Я так и сделала. Лукьянов дождался, когда я пройду в калитку, и зашагал рядом. Впереди виднелось старинное здание, похоже, недавно отреставрированное.
– Неплохое местечко, – заметил Саша.
– Бывшая усадьба. Шереметьевых, кажется.
– Отдых в таком месте стоит денег. Или я не прав?
Я пожала плечами, прикидывая, сколько может стоить путевка сюда. Выходило, для инвалида дороговато, если, конечно, ее не отправили сюда бесплатно. Может, и такое бывает.
Мы поднялись по широким мраморным ступеням и оказались перед наполовину застекленной дверью. Она была заперта. Лукьянов постучал, стекло противно звякнуло, в недрах дома наметилось движение, и вскоре мы смогли лицезреть строгую даму в белом халате и накрахмаленном чепце, который придавал ей сходство с монахиней.
– Слушаю вас, – сказала она сурово. Я предъявила удостоверение и объяснила цель нашего визита. Суровости в голосе дамы прибавилось. – Вы, надеюсь, понимаете, что у нас живут люди, нуждающиеся в покое…
– А у нас четыре трупа, – обрадовал ее Лукьянов, широко улыбаясь.
Дама с сомнением покосилась на него и вздохнула:
– Хорошо. Идемте, я вас провожу.
Идти пришлось долго, один коридор сменял другой. Я подумала и шепнула Лукьянову:
– Они были чокнутые.
– Кто?
– Те, для кого этот дом строился. Мне в своих трехстах метрах тошно “по самое не могу”, а здесь…
– Тебе тошно, потому
– Какую-то безрадостную картину ты нарисовал, – скривилась я. – Пожалуй, я подожду выходить замуж.
– Как знаешь.
Дама, что шла впереди, повернулась, приложила палец к губам, призывая нас к тишине, и сама перешла на шепот:
– Маргарита Назаровна чувствует себя неважно. К вам у меня убедительная просьба, сократить визит до минимума.
– А что у нее со здоровьем? – тоже шепотом спросила я. Вышло не очень толково, но дама поняла, минуты две она говорила, а я хлопала глазами, потому что ни словечка из этой медицинской тарабарщины понять не могла.
– А попроще? – спросил Лукьянов, заметно скривившись.
– Человек – инвалид. Самостоятельно передвигается до туалета и обратно. Сама принимает пищу или поправляет подушку, а вот чулки, к примеру, без посторонней помощи не наденет. Теперь ясно?
– Да. Спасибо.
– У нее второй день давление под сто семьдесят, потому я и прошу – покороче.
Дама постучала в дверь, ей ответили, она заглянула, что-то быстро сказала и повернулась к нам.
– Заходите.
Мы вошли и обнаружили в комнате двух женщин. Одна лежала на кровати возле окна, другая сидела в кресле. На тумбочке цветы, коробка конфет и апельсины.
– Здравствуйте, – сказала я.
Обе женщины поздоровались, а Лукьянов кивнул. Та, что лежала на кровати, была очень красивой. То есть она когда-то была очень красивой, теперь уголки ее губ были опущены, глаза смотрели затравленно, а лицо очень бледное, с сероватым оттенком, который прямо указывал на какую-то хроническую болезнь. Я с удивлением отметила, что женщина совсем не старая, лет сорока пяти, не больше. Почему-то я ожидала, что она должна быть намного старше. Та, что сидела в кресле, скорее всего, была ее сестрой, что-то похожее было в их облике, хотя сестру красавицей не назовешь. Она старше лет на десять, спокойный взгляд, ни недовольства, ни любопытства. Первым заговорил Лукьянов. Он коротко объяснил цель нашего визита: совершено преступление, кое-что указывает на связь этого преступления с убийством вашей дочери, мы понимаем и все такое прочее, но вынуждены обратиться к вам.
– Конечно, – кивнула Маргарита Назаровна, внешне никак не выдав своего волнения. – Присаживайтесь.
Мы устроились на стульях, женщина постарше улыбнулась и молча покинула комнату.
– Это ваша сестра? – спросила я.
– Нет, тетка. Из всей родни только мы и остались. Она одинокая, я тоже, вот и… не знаю, что бы я без нее делала. Что же, задавайте ваши вопросы.
– У вашей дочери был друг?
– Вы имеете в виду?.. Нет, она же совсем ребенок. В куклы играла. Я знаю, в четырнадцать лет девочки бывают очень развитые, но Леночка совсем не такая. Я даже переживала за нее, подружки уже потихоньку пользовались косметикой, наряды и прочее, а моя… с книжками да куклами. Единственный раз мы не встретили ее из музыкальной школы. Отец был в командировке, а к нам приехали гости из Германии. И я… решила, ничего страшного, восемь часов, не так поздно… – Губы ее побелели, и стало ясно: двенадцать прошедших лет мало что для нее изменили, боль рвала и корежила женщину, а жизнь, по большому счету, закончилась в тот вечер, когда эти мерзавцы убивали ее ребенка, а она не смогла защитить, спасти его.