Владимир Ост
Шрифт:
Затем было еще много чего. К примеру, в одном из эпизодов Григорий принял позу «Лотос», то есть сел, а Алену усадил на себя, лицом к себе.
А потом, войдя в раж, Хлобыстин положил девушку на спину и так завел ее ноги (как и прежде, в красных туфлях и чулках) ей же за голову, что любой йог с восхищением аттестовал бы позу сластолюбицы как классический «Плуг». При этом, когда лицо Григория оказалось рядом с лицом (и туфлями) Алены, он от избытка чувств даже с рычанием вцепился зубами в красный каблук.
Осташов и Наводничий, чуть покачиваясь, подошли к церкви.
Василий
– Слышь, Вованище, – сказал он, борясь с непослушным языком. – Я вот за последнюю неделю уже второй раз обращаю внимание: под окнами Махрепяки вечером стоит какая-то белая «Ока».
– Да?
– А не черный «мерс».
– Ну, я думаю, вряд ли это его тачка, – ответил Владимир и отпил водки из бутылки. – Каких-нибудь соседей. Я думаю.
– Ты думаешь, да? А ты вот глянь, Махрепа же сейчас на месте, у него свет в окнах горит, – Василий взял у товарища бутылку и тоже приложился к ней. – На чем же тогда Махрепа приезжает?
– Я думаю, – сказал Осташов, – значит, Махрепа на такси при-из-жает. На кой человеку «Ока», когда у него «мерин» под жопой?
– С логикой не поспоришь. Но… что-то тут не так. Ладно, ну его к свиньям. Пошли шары гонять.
Когда друзья толкнули незапертую дверь студии и вошли в нее, им уже было все равно, есть тут кто-нибудь из посторонних (то есть из сотрудников студии) или в церкви только Григорий. Оба были изрядно пьяны: за столиком у киоска они опорожнили первую поллитровку, по дороге употребили из горлышка добрую половину второй (кстати, в кофре Василия была еще и третья, неоткрытая бутылка). Словом, они сочли бы удачей, если бы в студии был только Григорий. Им не хотелось видеть чужие лица. Душа просила спокойной обстановки. Чтобы можно было расслабиться и забыть тревоги и заботы при помощи игры на бильярде и дальнейших неспешных возлияний.
Швырнув куртки на вешалку, они прошли в рабочий зал студии на первом этаже.
– Нормально, да? – прокомментировал представшую картину разгрома Владимир.
– Ну просто – полярный зверь! – ответил Василий. – То есть песец, что ли, студии? Так получается?
И они пошли к лестнице, ведущей на второй этаж, откуда раздавалась еле слышная ритмичная мелодия.
– О! Слышу ради-о, – сказал Наводничий и пьяно хихикнул. – Небось, Гришка, там.
Ритм льющейся сверху мелодии Наводничий по пути стал выстукивать правой ладонью на кофре, который висел у него на плече. В левой руке он держал букет тюльпанов.
Не дойдя пары шагов до неприкрытой двери бильярдной, Василий, не заглядывая внутрь, обернулся к Владимиру и шепнул:
– Т-с-с, слушай.
Из-за двери сквозь негромкую музыку доносился ритмичный скрип.
Между тем, в комнате происходило вот что. Не видимая друзьям, Алена покачивалась вверх-вниз, сидя на Хлобыстине, который, в свою очередь, сидел, развалившись, в кресле. Если быть точным, он сидел на кожаном пружинном сиденье, том самом, что обычно валялось на тумбочке, а теперь было перенесено на кресло. Алена сидела спиной к Григорию, а лицом – к бильярдному столу, за которым в углу комнаты находилась наполовину прикрытая дверь (а за дверью, как уже известно, стояли Григорий и Василий).
Сиденье
Стоит еще отметить, что левая нога Алены, обутая в красную туфлю, была задрана наверх – девушка зацепилась каблуком за сетку угловой лузы, где болтались два бильярдных шара, и ей никак не удавалось отцепить каблук. Да впрочем, она не очень-то и старалась отцепить – ей было сейчас не до того.
Ее внимание было приковано к другому, она смотрела вниз, туда, где находилась ее промежность.
– У меня там уже все в пене, – прерывистым голосом восторженно сказала она и, закрыв глаза, принялась ерзать на Хлобыстине с удвоенным усердием – дело, видимо, пошло к кульминации.
Осташов подшагнул ближе к Василию, и оба разом заглянули в комнату.
И увидели.
Владимир подумал, что… Нет он ничего не подумал. Он просто смотрел, и Наводничий тоже просто смотрел, в то время как Алена их не видела, поскольку глаза ее были закрыты, и Хлобыстин их тоже не видел, потому что, валяясь в кресле, он мог лицезреть перед собой одну только голую спину Алены.
Осташов понимал лишь одно: он дорого бы дал, чтобы его друг Вася не застал девушку Алену, монтажера мультипликационной студии «Взлет», в этой ситуации.
Что же теперь будет?
Владимир увидел, как Наводничий открыл кофр. Осташов мгновенно вспомнил, что Василий, среди всякого добра, необходимого, как выражался фоторепортер, для автономного плавания, всегда носил с собой довольно крупный складной нож. Что Вася хочет сделать? Зарезать Алену? И Гришку зарезать? Владимир представил себе, как Василий достает нож, раскрывает его…
Осташов схватил друга за руку. Тот нетерпеливо дернул локтем и освободился. И снова сказав Владимиру: «Т-с-с», извлек из кофра фотоаппарат, а кофр бесшумно поставил на пол. Затем быстро покрутил какие-то настройки на аппарате и, крадучись, сделал два-три шажка вперед и прильнул к видоискателю, направив объектив на страстную парочку.
В кадр попало: внизу – бильярдный стол, на зеленом сукне которого стояла повернутая зевом к объективу морская раковина; в левом нижнем углу картинки возвышалась стоящая на том же столе бутылка шампанского (стоит упомянуть, что бутылка стояла криво, поскольку краем донышка «наступала» на ажурный черный бюстгальтер); в правом нижнем углу кадра находился угол бильярдного стола и, соответственно, луза с двумя шарами внутри и с алой туфлей, зацепившейся каблуком за сетку; что же касается верхней части кадра, то там располагалась собственно парочка, которая была видна за бильярдным бортом лишь по пояс.
Взыскательный фотограф, конечно, нашел бы более выигрышный ракурс. Иначе как-то не сразу становилось понятно, что это за туфля оттягивает сетку с шарами в сторону, да и вообще всей композиции явно не доставало законченности и связности. И Наводничий, как и положено взыскательному фотографу, сместился чуть в сторону. Ну вот, теперь картина изменилась к лучшему. Зритель предполагаемой картины увидел бы теперь кисть руки Григория, напряженно вцепившуюся в бедро Алены, а главное – почти полностью стала видна ее левая, поднятая к лузе нога (промежность по-прежнему оставалась скрытой углом стола).