Владимир Петрович покоритель
Шрифт:
Всё-таки восход солнца над морем — это фантастическое зрелище, особенно в ясную, безветренную погоду. Сначала показывается крохотный кусочек красного светила, прогоняя ночь и гася звезды, потом, неумолимо, солнце вываливается из-за горизонта, и заполняет собой пространство, еще пока позволяя прищуривающемуся взгляду наблюдать за собой, но внезапно вспыхивает ослепительным пожаром заливая далекую полоску воды бешенством кровавого света, и наконец восходит во всем своем величии, окончательно провозглашая победу света над мраком. Кто не видел не поймет.
Но нам
Шесть огромных лодок, лежали на песке, вытащенные на берег. Шесть странных конструкций похожих на скорлупу яйца, шесть черных туш, сложенных ровным кругом, и выполняющих страшную роль — служить тюрьмой, для многочисленных пленников: людей и озбрассо. И совсем с ними рядом, лагерь противника, сборище копошащихся и постоянно тренирующихся тел.
Я, Дын и Рутыр наблюдали за всем этим. Да этот оболтус Рутыр, кстати в переводе его имя означает: «Упертый», был со мной. Он всё-таки дал присягу, несмотря на все мои усилия отговорить. Теперь эта гора мышц следовала за мной повсюду, назначив сама, себя моим телохранителем. Как я не старался отделаться от его опеки, у меня не получалось. «Когда уйду к костру предков, вот тогда и перестану тебя охранять» — Отвечал он на все мои попытки избавится от его опеки. Быстро найдя общий язык с Дыном, наверно на ниве обоюдной хулиганистости, он как-то очень быстро стал своим парнем в среде дольсящьцев. В общем эти два моих Санчо Панса находились вместе со мной в разведке. Еще был сводный отряд из наших и борюксовских воинов, но он стоял лагерем в лесу, подальше от глаз врага.
Меня очень интересовали тренировки врага, и в первую очередь новые особи, незнакомые по пошлым сражениям. Какая-то жуткая помесь всего, что было мне известно. Вытянутое змеиное тело, покрытое разноцветной чешуей, зеленое на спине красное на боках и желтое снизу, опиралось оно на четыре лошадиные ноги, окрашенные под стать пузу. Поросячья, жёлтая голова, с мышиными ушами и красными злющими глазами на тонкой журавлиной шее, с жиденькой, розовой гривой, заплетенной в мелкую косичку, и такого же цвета заячий хвост, и как будто прилепленные ко всему этому безобразию. пьяным скульптором, человеческие руки, такое извращенное представление о кентаврах, в затуманенном мозге наркомана.
Но главное было не это. Я уже давно привык к выкрутасам местной природы, издевающейся над своими созданиями. Главное, что они были воинами, с которыми мы еще не сталкивались. Назвал я их: «лучники» на местном: «Зирклю», назвал за то, что у каждого из них на спине висел огромный лук и колчан со стрелами, и судя по тому, что я видел, как они постоянно тренировались, то владели они им прекрасно. И еще одна их неприятная особенность, заключалась в другом оружии — копье, которым эти ошибки фауны так же великолепно владели.
Я наблюдал за учениями врага и все больше хмурился. Меня поражало слаженное построение бляксов двумя шеренгами где первая наваливается на врага танковой непробиваемостью, а вторая перепрыгивает за
Такое вот сочетание пехоты из бляхсов, и кавалерии из зирклю, не сулило нам ничего хорошего, а проще говоря у нас не было шансов на победу. Нечего нам было им противопоставить. Нужно было создавать амию, и разрабатывать тактику противостояния. Нужно было много думать, и много принимать решений.
На наших глазах привели еще пленников. Четырех избитых, еле передвигающих ноги, подгоняемых древками копий людей, шестеро зирклю завели их в круг из лодок и ушли тренироваться, не выставив никакого охранения. Спустя некоторое время, причина такой безалаберности стала понятна. Один из пленников попытался бежать. Он перепрыгнул через лодку и припустил в сторону леса, видимо надеясь затеряться в чаще. Его просто пристрелили. Один из зирклю, небрежно, почти не целясь выпустил стрелу, попавшую между лопаток беглеца, а бляхс, в два прыжка добрался до бедняги и не торопясь потянул умирающего за ногу к остальным, где его разделали и съели. Причем жрали парное мясо. Никаких костров не было. Не разводили они огня вообще. Страшное и отвратительное зрелище.
Я молча махнул рукой, отдавая приказ возвращаться.
В лагере царило уныние. Не улыбок ни шуток. Угрюмые лица повсюду. Костров не жгли. Сохраняли маскировку. Я сел на поваленное дерево рядом с Борюксом. Этот неугомонный дед не смог остаться в своем поселке и присоединился к разведке. И что-то так на душе тоскливо стало, что я затянул песню, не в слух запел — про себя:
Ой, то не вечер, то не вечер.
Ой мне малым малом спалось.
Мне малым мало спалось,
Ой да во сне привиделось.
Пел, разрывая душу. А когда поднял глаза, и хотел сказать, что надо как-то попробовать освободить пленников, то застыл, с комом невысказанных слов в горле. Вокруг меня стоял круг воинов и молчал. Оказывается, что как-то так само собой получилось, что спел я вслух, и на местном языке.
— Спой еще. — Борюкс отвернулся в сторону, и как бы невзначай махнул рукавом по глазам. Я спел. — Красивая песня. — Он не поверчивал головы.
— Нужно освободить пленников. Я понимаю, что они не принадлежат к нашим племенам. Но это неправильно, оставить их вот-так… — Я замолчал, не смог, ком застрял в горле.
— Наверно ты прав. Но не вижу способов этого сделать.
— Есть у меня мысль, я специально отправил своих дольсящцев в поселок, и они должны скоро вернуться.
— Что ты задумал.
— Я несколько дней наблюдаю за их лагерем. Есть одна очень важная деталь. Они никогда не выставляют сторожевые посты. Надеются видимо на свой чуткий слух. Вот тут у нас есть шанс. Можно по кромке прибоя, который скроет звук, попробовать пробраться к пленникам и освободить. А потом уходить в лес. Это наша земля и мы ее знаем, а врагу будет сложно ориентироваться в незнакомой местности, мы сможем уйти.