Владимир Петрович покоритель
Шрифт:
Смерть и жизнь
Я плюну в рожу, тому кто посмеет сказать, что мужчина не может плакать. Пусть этот умник переживет, то, что пережил я, пусть в одном бою потеряет столько друзей, а потом вякает, если посмеет. Я стоял над его умирающим телом, слушая последние слова, и ничего не мог ответить, ком в горе не то что сказать, но и дышать мешал, наглухо перекрывая воздух.
Мы победили. Последний враг пал от руки моего верного друга Рутыра. Этот славный воин поставил красивую жирную точку в войне. Оттолкнувшись от убитого им до этого бляхса, прямо в полете, вогнал кол в спину
Недалеко сидел Строг над телом Гони. Великий охотник пал, приняв на себя удар дубины, предназначавшийся другу. Еще совсем недавно они были непримиримыми врагами, а сегодня прикрывали друг другу спины. Вождь баруци монотонно раскачивался, взявшись обеими, окровавленными руками за голову, и беззвучно выл.
Дына нигде небыло. Там у рва, где я последний раз его видел, ползал на коленях и хрипло выкрикивал его имя Бутсей. Даже в таком коленопреклонённом состоянии вождь болотников умудрялся хромать. Сильно ему досталось, вон вся голова в крови, а на боку разорвана кровавой раной кожа. Но он ползает, рискуя сорваться вниз и зовет, с надеждой рассматривая место возможной гибели друга.
У меня сил, чтобы встать тоже нет. В голове пустота, полное отупение. Сижу рядом с телом незнакомого парня с которым вместе убил валяющегося около моих ног бляхса. Этот, по сути своей, еще совсем мальчишка, бросился с топором в бессмысленную атаку на врага, отвлекая внимание на себя, чем дал мне возможность зайти тому за спину. Паренек погиб глупо, погиб от удара уже мертвого урода, нанесенного по инерции. Видимо просто сил не хватило отпрыгнуть в сторону.
Ларинии моей нет. Но у меня надежда в душе, что с ней все хорошо. Не может с ней ничего случится, просто потому, что не может никогда.
А потом принесли его со стрелой в груди. И положили рядом, сказав, что это его просьба. Какого-то неестественно маленького на вид, осунувшегося и смертельно бледного. Борюкс восемнадцатый, а это был именно он, застонал открыл глаза, и улыбнулся мне кровавой пеной на губах;
— Успел. — Прохрипел он могильным голосом. — Ты не представляешь, как я этому рад. Молчи. — Он остановил мою попытку его перебить, и накрыл мою руку холодной ладонью. — Я могу не успеть сказать все, что хочу. Береги мою внучку Кардир. Я отдаю ее судьбу в твои руки, и счастлив что у меня будет такой родственник. Но это мое личное. А теперь самое главное. Покорил ты мое сердце. Отвагой своей, мудростью и силой покорил, и не только мое. Все люди поселка боготворят тебя. Я не смогу сейчас подняться, можно конечно попросить воинов поднять, но тогда я умру раньше, чем сделаю то что задумал.
— Я стою перед тобой на коленях Фаст Кардир… Прими мою жизнь. — Прохрипел умирающий кровавыми пузырями.
— Так нельзя, Борюкс, так неправильно. — Я с трудом выдавливал ком из горла, ты просто ранен и устал, мы сейчас отнесем тебя в поселок, вылечим, и ты еще посмеёшься над своей сиюминутной слабостью.
— Прими, пока я еще жив. В его голосе послышалось раздражение. — Фаст может отдать свою жизнь достойному, это уже случалось в прошлом. Ты станешь Гростом — властителем Фаста. Для меня это важно. Быстрее. Прошу тебя. Силы уходят.
— Хорошо. Я принимаю. — Ком снова
Он улыбнулся, сжал мою руку и затих. Великий человек, Фаст, дед моей невесты ушел к кострам предков. Я знаю, его там встретят с гордостью. Там умеют чтить героев. Он этого достоин.
Слеза покатилась по моей окровавленной щеке, капнула на ладонь все еще сжимающую покрытый зазубринами топор, прокатилась по пальцам, скользнула на сталь оружия, где, сверкнув солнечной искрой, застыла блестящей каплей. Я поднял мокрые глаза. Среди трупов и грязи, стояли на коленях люди и озброссо, и шептали беззвучными хриплыми голосами:
— Прими наши жизни.
Я собрал все оставшиеся у меня силы, поднялся на ноги, а потом рухнул перед ними на колени.
— Я принимаю, но взамен, примите и вы мою.
Сотни голов опустились в поклоне, и я упал перед ними, ткнувшись лбом, прямо в кровавую жижу. Отныне не они принадлежат мне, отныне вся моя жизнь принадлежит им, И я сделаю все от меня зависящее, что бы такого как сегодня никогда больше не повторилось. Я Грост Фаст Кадир клянусь в этом.
Ларинию я нашел на опушке леса. Девушка сидела и гладила голову своего мертвого хатира и что-то беззвучно шептала. Я сел рядом, не смея ее побеспокоить.
— Он мне спас жизнь… Представляешь… Он сам, без команды встал на дыбы… Представляешь, сам…. Эта стрела должна была достаться мне… А он сам…
Она упала мне на грудь и зарыдала. Я гладил ее волосы, и душа заполнялась теплотой, заполняя образовавшуюся там пустоту. Надо жить дальше. Помнить все то, что произошло, и жить. Ради тех, кто поверил в меня, ради тех, кто ушел навсегда к кострам предков, ради тех, кто сменит нас в этом мире. Надо жить, хотя бы ради того, чтобы тоненькая ниточка судьбы этого мира не прервалась. Я все для этого сделаю.
Потом мы собирали трупы. Много, очень много трупов. Победа, это не столько радость, сколько боль от потерь. Бляхсов и зирклю оттаскивали в лес и там бросали в огромную кучу, их удел — быть сожранными падальщиками. Своих складывали в ряд, не разбирая, кто он, озбрассо или человек. Отныне мы одно племя. А потом молились, стоя на коленях перед ними, и прося своих предков, принять павших к своим кострам.
Молился и я, шевеля губами, и грея руки у несуществующего костра. Обращался к своим предкам: Прадеду, прошедшему две войны, и всю оставшуюся жизнь носящему осколки снаряда в теле. Деду, прошедшему Афганистан командиром отделения, а чеченскую закончившему в госпитале с отрезанной по колено ногой, отцу, сколько его помню, махающему топором на стройке, и зарабатывающему крохи, только потому, что не мог и не хотел воровать. Я молился им, и чувствовал, что они гордятся своим потомком, и это было очень важно и для них, а самое главное для меня.
С людьми простились по их обычаю. Сожгли на огромном траурном костре, развеяв пепел над лесом. Фаст Борюкс и еще семьдесят два воина ушли в вечность в пламени, взлетев дымом в высь безоблачного неба. Лариния перенесла смерть деда стойко, не устроив истерик и причитаний. Она смотрела, как я зажигаю ритуальным факелом костер, как скрывается в бушующем пламени ее дед, как все это очень долго горит, и все молча, с застывшей маской скорби на лице с скупой слезой в уголке глаза. Очень сильная девушка. Достойное продолжение великого вождя.